И не вспомним, как Он по небу летел – Хламида синя! – Разрубая мрак побежденных тел Клинками огня. БОРЬБА КСЕНИИ С ДИАВОЛОМ Вот нож. Вот он – в руце моей, поелику острашеньем владею. Вот дрожь. Я кладу ее ожерельем на тощую шею. Вот жизнь. А вот Диавол. Коротка его резкая стрижка. Держись. Я сражаюсь огнем и мечом. Берегись, мальчишка. Блеск ножа – то во мраке чехонь. Солона эта вобла. Рукоять. Пот покрестит ладонь. Подворотная кодла. На меня. От меня. Выпад вбок. Это маятник, Дьявол. Нож в кулак мне, смеясь, всунул Бог. Он меня не оставил. Хрип трахеи. Бросок. Получи! За детей под прицелом! Вместо толстой церковной свечи я – сгораю всем телом! Я копыта отрежу тебе! Я рога обломаю! В жалкой жизни, в мышиной судьбе – не тебя обнимаю! Ты сожрал много душ… на, возьми! Мрак. Безвидный. Бесслезный. Поножовщина между людьми в подворотне морозной. Эта баба пьяна, а мужик налил зенки до краю. Ножик – мах-перемах. Ножик – вжик. Я тебя покараю. Я – лишь нож. Лишь возмездье. Я лишь Хрип и всхлип в лютой смоли. Ты убьешь меня. Не пощадишь. Я сражаюсь до воли. Я до смертной победы дерусь, и сверкают над нами Звезды дикие – я их боюсь, волоса-мои-пламя. Выдыхаешься. Выдохся. Вы… – ах ты, Дьявол. Смышленый. Из серебряной, снежной травы пахнет древом паленым. Я сожгла его – яблок не пить!.. – не кидать Змею в яму!.. – Я сожгла его, чтоб накормить мужичонку Адама, Чтоб на страшных углях и огнях, на дровах этих Райских Я варила в котле на костях – для зубов наших рабских – Для ввалившихся щек, языков, голодно почернелых – Эту длинную стерлядь-любовь, хорду Божьего тела, Эту, с вонью тузлучной, чехонь – под ребро – узкой сталью… До победы. До смерти. …………Огонь! Мы зарю проморгали. Вышел ты из шерстей и из кож. Хохотнул очумело. И горит на снегу черном нож кровью иссиня-белой. И подумала я на краю зимней ночи сожженной: Ты гуляй. Я тебя не убью, разгильдяй, Аббадона. Я тебя так жалею стократ, как убитых тобою. Вон глаза твои в небе горят над звездящей губою. И, закинув затылок, – у, страх!.. – у, захлопнись, как ставни!.. – Я читаю в отверстых глазах боль, которой нет равных, И как плачет он вместе со мной, Вельзевул-Зловодитель, Люциферушка бедный, больной, неба сброшенный житель, Как черно его слезы текут на убийства орудье, На сияющий хлев и закут, на собачье приблудье, Сухожилья камней городских, белоствольные чащи – Горячей всех рыданий людских, всех анафем казнящих. *** Ночь. Сочится черным рана. Ночью карта жизни бита. Пью из решета и сита. Пью из битого стакана. Из дырявого кафтана – руки – раструбы – развилы: Зареву белугой пьяной лишь о тех, кого любила. Ничего не нажила я: ни бурмистровых жемчужин, Ни куниц, ни горностаев, – волчьих белых шкур без краю, Вьюжных слюдяных остужин. Одесную Тебя, Боже, посижу в хитоне алом. И ошую – в синей коже, в сером бархате подталом. Я болящим угодила. Я кричащим зажимала Рты – казенным одеялом. Осужденных – целовала. Обреченных – обнимала. Не себе – чужим хазарам, подаянье им – просила. Я несчастных так любила!.. Я несчастных – так – любила… А сама – несчастной стала. ВИДЕНИЕ ЦАРСКОЙ СЕМЬИ Вижу… вижу… Силки крепа… кости крыжа… Витые шнуры… золотые ежи на плечах… китель режут ножи…
