Мне холодно. Свернусь червем в бочонке – ледяные доски. В слепящей мгле – ползу кротом. Ношу чужой тоски обноски. Сабвей да маркет – вот мой дом. Чужой язык – на слэнге крою. Плыву в неонах – кораблем. В ночи Манхэттэна – Луною. Я, грязная!.. – сезонь и шваль, я, лупоглазая совища, Измерившая близь и даль тесово-голым телом нищим, Глодавшая кусок в дыму на станции, в мазутной фреске, – Я – здесь?!.. Уж лучше бы в тюрьму. В ту камеру, где пуля – резко – Из круглой черной дырки – в грудь. Ору я песню! “Крэйзи”, – цедят. Я выживу. Я как-нибудь. А мне во шрамы – роскошь целят. Я русская! – кричу, воплю, в поту, во краске, вздувши жилы, – Я русская! – смерть проколю крестом-копьем в груди могилы, – Я русская!.. – нам воевать – что хлебы печь!.. а печь нам хлебы – Что плоть нагую целовать в сухом снегу, под дегтем-небом! А целовать – стрелять нам в рот. Из автомата и навскидку. А смерть – то океанский Плот. Переплывем судьбу и пытку. Я русская!.. – а вы мне – сок на мельхиорах с вензелями, Машинный видеобросок, постелей золотое пламя?! – Да я на шпалах проспала! Рубахи из крапивы шила… Да я из кружек дым пила, крошеным углем хлеб солила… – А вы с ухмылочкой-змеей – корсаж мне кружевной, чулочки Лучистые?!.. …Подвал. Зимой Не топят. Лопаются почки Промерзших окон. Свечи. Гарь. Обмажусь здесь родною сажей. Перекрещусь на киноварь горящей хвощевидной пряжи Кос Магдалины – на ночной иконе Брайтона-Распятья. Я русская. Отдайте мой заплечь-мешок, рванину-платье. Здесь льют за шиворот коньяк. Здесь в баб втирают сливки, мяту. Хриплю кондовый свой Кондак: не быть Спасителю распяту В застольях – устрицами, ни – на принтерах – гвоздями клавиш Компьютерных!.. Горят огни. Огнями Новый Свет восславишь. Уйду отсель я. Улечу. Сорвусь. Путь выгрызу зубами. Но прежде мир я излечу. Юродивая, меж гробами Пойду – и выну из земли, из тьмы врожденного безболья Людей: о, снова – для петли! Для ветра в грудь – во звездном поле! О Поле Белое мое. Хлад. Полночь Рыбы ножевые. Кривые рельсы. Звезд белье. Люблю вас. Мертвые. Живые. Люблю. Не надобно даров, шелков, и золота, и смирны, И ладана. В ночи миров – мой Лунный Лик, сосуд кумирный. Прости мозоли на ступнях. Прости сермяжную гордыню. Я русская. В ста языках означен взор морозный, синий. Оборван срок вкушать, жиреть. Ножом техасским вскрою жилы: О, ешьте, пейте. Завтра – смерть. Но не в чужбинную могилу Ложусь – а в дивный краснозем, под пух снегов, под лапок грачьих Кресты! Чужой, роскошный дом, Прощай. Прости мой лай собачий. РАСПЯТИЕ Господи! А Крест-то покореженный… Как из проволоки – тело рукокрылое… Так перед Тобой с душой стреноженной Я стою, полна рыдальной силою. Грязь пила – бездонными стаканами. Отмывалась – шаек в банях не было!.. Господи, ну глянь очами пьяными – Помолюсь Тебе из прошлой небыли. Помолюсь отцу, над рюмкой вермута: “Сильных я люблю людей!..” – кричащему. Помолюсь возлюбленному первому – Мальчику сопливому, ледащему. Помолюсь возлюбленному сотому – Машинисту в том купе зашторенном, Что на блюде мед разрезал сотовый, Чьи ладони пахли “беломориной”… Обовью власами ноги, мытые Лишь слезами, вдосталь исструенными: Пулею и миною убитого, Чохом и навеки погребенного… Господи! Сколь отпустил страдания! Я перед тобой – живая женщина. Наконец-то дождалась свидания. Наконец с Тобою я обвенчана.
