До срама!.. страусят и лебедей На бабские ты кички общипал, Ты, скотий кнут, ты, царь Сарданапал, Чем исковеркал ты язык родной?!.. Не лапай. Я не буду ни женой, Ни подворотной халдушкой тебе. …А пот и соль сверкают на губе… Дай вытру… дай и слезки оботру… Я среди вас ступаю на ветру Босая, и глаза мои горят, И флагом во пурге горит наряд! И вся я – Аллилуия в ночи! Меня одну не сдюжат палачи! Больницы, ямы, тюрьмы не сгноят! Мой Царский ход! Мой выезд! Мой парад! Я победила вас – тем, что ярка. Что в поднебесье – мне лишь облака Сготовлены. Что я кидаю крик Над горами монет. Кидаю лик – В собранье рыл. Кидаю хлеб-кулак Тебе, богач несчастный и бедняк, Тебе, посудомойка из чепка, Тебе, старик Матвей, тебе, Лука! Мой разум помрачен?! Всегда бывал Во мраке – свет. Всегда горел подвал Под черною тюрьмой. Всегда мерцал Во мраке – поцелуй: из всех зерцал. Темно. Слепа. Ступня по льду. Хрустит Хрящ жалкий, кость. Упала! Бог простит Тебя, кто мне подножку… под уздцы… Как надо лбом твоим горят зубцы!.. Корона… Заметает снег ее… А я пуста… И в грязное белье Завернута, как с кашею горшок… Я – твой пустой стакан… на посошок… Возьми меня, потомок ты царей. Над головой воздень. Ударь. Разбей. Устала я лишь морды созерцать. Клешни да когти жать и целовать. Точить елей, лить мирро и вино На торжников и курв – им все одно. Иду в ночи. Вот дом. Его стена, Как масло, режется звездами. Сатана Тут пировал. Как по усам текло. Разбей меня. Я тусклое стекло. Да не ослепни: меж осколков – сверк! – Алмаз: Я ЧЕЛОВЕК. Я ЧЕЛОВЕК. *** Все на свете были мальчики и девочки. Лишь одна я – кудлатая старуха. Все на свете пели песни и припевочки. Лишь одна я жужжала медной мухой. Анфилады и палаты, залы, зальчики… И халупы, и дощатые сараи… Все на свете были девочки и мальчики. Лишь одна я, старуха, умираю. Как умру – вот стану я собаченькой, Вот кощенкой стану я облезлой… Девки, девочки, пацанки, шлюхи… – мальчики… – Стану старым Ангелом над бездной. ОХОТНИК ОРИОН Сто звезд жило в небе. Сто рыжих лисиц. А я был Великий Стрелок. Дворы проходные меж сонных ресниц да снежные пули в висок. Я пьяной соседке на кухне зажег две розы в бутылке пивной. И дом мой, горбатый январский стожок, качался и плакал, хмельной. Как флаги метели хлестали меня! А я обворачивал их Вкруг шеи да щек в ярких пятнах огня, вкруг ребер звенящих, худых. А в ночь, когда бури взбегали в зенит, всплывали подлодки могил – Я чуял: летящее сердце звенит стрелой, что я в небо пустил! Тогда забывал я торговый мой век, пожары машинных рядов, И нюхал, напрягшись, звезд яростный снег во шрамах звериных следов! Тогда забывал я, как падают ниц, как тянут ладонь за куском, И видел – на черном – сто рыжих лисиц бегут пред Великим Стрелком! И так я стрелял… их в ночи убивал… о, ночку, вот ночку одну Хотя б поохотиться!.. – так целовал во тьме тетиву: как жену… Так лук свой незримый к себе прижимал, как будто молился Луне, И небо, как зверя, вдыхал!.. – понимал… – и небо – все было во мне! Во мне, жалком смертном, дурном пацане, в котором от века текла Охотничья кровь… – небо в алом огне!.. И пела, сияя, стрела, Пронзая снега, лихолетья и льды, входя под ребро рыжих лис, – И, пьяный, я плакал, целуя следы зверей – ими очи сожглись, Крестясь на бутылку, сжимая стакан – в осколки – в слепом кулаке, Великий Охотник, удачник-пахан, пылинка во Звездной Реке. ТЕНЬ СТРЕЛЫ ОТЦА Ковыль серебряные шеи приклонял. Катились громкие повозки. Звезд табуны на Север угонял
