Всю жизнь ждала гостей высоких, а перли нищие гурьбой. Им, как Тебе, я мыла ноги. Им – чайник – на огонь – трубой. Чтоб, как о медь, ладони грея с морозу, с ветру – об меня, – Бедняги, упаслись скорее от Преисподнего огня. Да, праздник нынче. Надо вымыть придел, где грубые столы. Бутыли ставлю. Грех не выпить за то, что Ты пришел из мглы. Ты шубу скидывай. Гребенкой я расчешу ее испод. Твою я ногу, как ребенка, беру, босую, плачу тонко, Качаю в лодке рук и вод. И я, меж нищими – любила их всех!.. весь гулкий сброд, сарынь!.. – Леплю губами: до могилы меня, мой Боже, не покинь. Лягушкой на полу пластая плеча и волоса в меду, – Тебя собою обмотаю, в посмертье – пряжей пропряду. ЛЮБОВЬ СРЕДИ КАМНЕЙ Ничего я не вспомню из горестной жизни, Многогрешной, дурной, изъязвленной, Кроме моря соленого: брызни же, брызни В голый лоб, сединой опаленный. Юность печень мне грызла. И тело сверкало, Будто розовый жемчуг в рапане. Все отверстия морю оно открывало. Прожигало все драные ткани. Он поэт был. А может, лоза винограда. Может, рыба – кефаль, серебрянка. Может, был он глоток винно-сладкого яда, Был монетою ржавой чеканки – Я забыла!.. А помню, как, ноги раскинув, Я слоилась под ним лепестками, И каменья кололи горячую спину, И шуршали, дымясь, под локтями; Как укромная роза, слепая, сырая, Расцветала – и, влажно алея, В губы тыкалась тьмой Магдалинина рая… Ни о чем, ни о чем не жалею, А о том, что дала обонять ему – мало, Обрывать лепестки – запретила… Сыро, влажно и больно, и острое жало Соль и золото резко пронзило… Соль и золото!.. – губы, соленые, с кровью, Золотые глаза – от свеченья Дикой пляски, что важно зовется – любовью… Дымной крови – на камни – теченье… Ветер, голый и старый, седой, задыхальный, Под ребро мне вошел, под брюшину, И звон моря, веселый, тяжелый, кандальный, Пел про первого в жизни мужчину… И сидела на камне горячечном змейка, Изумрудом и златом пылала Ее спинка… – таких… не убей!.. пожалей-ка!.. – Клеопатра на грудь себе клала… Озиралась, и бусины глазок горели, Будто смерть – не вблизи, за камнями, Будто жизнь – скорлупою яйца, колыбелью, Просоленными, жаркими днями… Так сидела и грелась она, животинка, Под ударами солнечных сабель… Мы сплетались, стонали… а помню ту спинку, Всю в разводах от звездчатых капель, С бирюзою узора, с восточною вязью, Изумрудную, злую, златую… …Жизнь потом, о, потом брызнет кровью и грязью. А сейчас – дай, тебя поцелую. Я, рабыня, – и имя твое не узнала. То ль Увидий. А может, Обидий. Наплевать. Ноги я пред тобой раздвигала. Запекала в костре тебе мидий. Ты, смешной, старый нищий, куплю тебе хлеба. Вместе девство мое мы оплачем. Вместе, бедные, вперимся в жгучее небо, В поцелуе сожжемся горячем. Нищий ты, я нища. Мы на камнях распяты. Мы скатились с них в синюю влагу. …Боже, мы не любовники. Мы два солдата. Мы две ярких звезды в подреберье заката. Мы два глаза той-змейки-бедняги. ВОЛОДЯ ПИШЕТ ЭТЮД ТЮРЬМЫ КОНСЬЕРЖЕРИ Сказочные башенки, черные с золотом… Коркою дынною – выгнулся мост…
