Царю Артаксерксу я не повинилась. Давиду-царю – не сдалась. И царь Соломон, чьей женою блазнилось Мне стать, – не втоптал меня в грязь. Меня не убили с детьми бедной Риццы. И то не меня, не меня Волок Самарянин от Волги до Ниццы, В рот тыча горбушку огня. Расстрельная ночь не ночнее родильных; Зачатье – в Зачатьевском; смерть – У Фрола и Лавра. Парижей могильных Уймись, краснотелая медь. Католики в лбы двоеперстье втыкают. Чесночный храпит гугенот. Мне птицы по четкам снегов нагадают, Когда мое счастье пройдет. По четкам горчайших березовых почек, По четкам собачьих когтей… О свечи! Из чрева не выпущу дочек, И зрю в облаках сыновей. Вы белые, жирные, сладкие свечи, Вы медом и салом, смолой, Вы солодом, сливками, солью – далече – От Сахарно-Снежной, Святой, Великой земли, где великие звезды – Мальками в полярной бадье. О свечи, пылайте, как граф Калиостро, Прожегший до дна бытие. Прожгите живот мой в порезах и шрамах, Омойте сполохами грудь. Стою в Нотр-Дам. Я бродяжка, не дама. На жемчуга связку – взглянуть На светлой картине – поверх моей бедной, Шальной и седой головы: Родильное ложе, таз яркий и медный, Кувшин, полотенце, волхвы На корточках, на четвереньках смеются, Суют в пеленах червячку – Златые орехи, сребряные блюдца, Из рюмочек пьют коньячку… И низка жемчужная, снежная низка – На шее родильницы – хлесь Меня по зрачкам! …Лупоглазая киска, Все счастие – ныне и здесь. Все счастие – ныне, вовеки и присно, В трещанье лучинок Нотр-Дам. …Дай Сына мне, дай в угасающей жизни – И я Тебе душу отдам. БАРЖА С КАРТОШКОЙ. 1946 ГОД Нет для писания войны ни масла, ни глотка, ни крошки… По дегтю северной волны – баржа с прогнившею картошкой. Клешнями уцепив штурвал, следя огни на стылой суше, Отец не плакал – он давал слезам затечь обратно в душу. Моряцкий стаж, не подкачай! Художник, он глядит угрюмо. И горек невский черный чай у рта задраенного трюма. Баржу с картошкой он ведет не по фарватеру и створу – Во тьму, где молится народ войной увенчанному вору. Где варят детям желатин. Где золотом – за слиток масла. Где жизнью пахнет керосин, а смех – трисвят и триедин, Хоть радость – фитилем погасла! Где смерть – не таинство, а быт. Где за проржавленное сало Мужик на Карповке убит. И где ничто не воскресало. Баржа с картошкою, вперед! Обветренные скулы красны. Он был фрунжак – он доведет. Хоть кто-нибудь – да не умрет. Хоть кто-нибудь – да не погаснет.
