– Тут кое-кто спрашивает, нельзя ли к тебе на службу попасть? – сообщил он.
Хорошая новость. Если бы сомневались в будущем мероприятии, спрашивали бы о другом.
– Ты давно их знаешь? – спросил я.
– Кого давно, кого не очень, – признался он.
– Нам с ними придется идти в бой и жить под одной крышей. Так что подумай, на кого можно будет положиться, а на кого не очень, – приказал я. – К концу компании и решим, нужен ли нам кто-нибудь из них?
Тибо довольно хмыкнул, польщенный доверием. Ему, видимо, никогда раньше не приходилось решать судьбу своих товарищей. Да и командовать другими рыцарями начал только, попав ко мне на службу.
Вышла луна. Она была почти круглая – приближалось полнолуние. Светила ярко, видно было почти, как днем. Я приказал трогаться в путь. Теперь уже ехали медленно, шагом. Спешить нам некуда. Вскоре выбрались на римскую дорогу. Скакать по ней было намного приятнее. Да и пропало опасение сбиться с пути.
Километрах в трех от города Уилтона я остановился и тихо окликнул авангард из пяти сержантов, которые скакали впереди. Рыцари сменили коней, надели дополнительную броню, у кого была, взяли у оруженосцев копья и заняли места впереди колонны. Теперь за ними будут ехать сержанты, а не оруженосцы, которые с запасными лошадьми переместятся в хвост.
Мы постояли на месте, ожидая, когда зайдет луна и начнутся утренние сумерки. Сразу почувствовал легкий ветерок, который «холодил былые раны». Мне он холодил только лицо, отчего немного ныла сломанная в драке в двадцатом веке лицевая кость. Сломают ее, если не ошибаюсь, через восемьсот сорок девять лет. Тогда я победил, пропустив в самом начале драки всего один удар. О том, что сломана кость, узнал через три недели, когда спала опухоль и стала заметна выемка на скуле. Пошел к врачу. В поликлинике сделали рентген и сообщили приятную новость.
Небо начало медленно сереть. Над землей стелился редкий туманец. Значит, выпадет роса. Кому-то придется лежать на сырой траве, а потом в сырой земле. Я тряхнул головой, отгоняя грустные мысли.
– Поехали, – тихо сказал сам себе и тронул Буцефала.
Давно он уже не носил меня в полном комплекте доспехов и в придачу еще и свои. Я, правда, не подгонял жеребца, берег его силы для боя. Возможно, нам придется улепетывать настолько быстро, насколько сумеем.
Лагерь короля Стефана уже начал просыпаться, когда мы выехали из леса. Они без опасения смотрели на всадников, которые спокойно, походной колонной выезжали из леса. Им в голову не приходило, что мы – враги.
Я поднял копье вверх и покачал им из стороны в сторону. Рыцари, ехавшие за мной, начали разъезжаться в стороны, перестраиваясь с лаву и ускоряя ход. Я тоже пришпорил коня. Нам оставалось проскакать с километр. В лагере смотрели на нас пока что с недоумением. Но скоро поднимут тревогу. И я ударил Буцефала шпорами со всей силы. При быстрой скачке легче справиться со страхом, потому что внимание сосредотачивается на управлении лошадью.
Быстрый и гулкий перестук копыт справа, слева и сзади создавал иллюзию, что я часть неудержимого, непобедимого целого, которое возникает при конной атаке. Набирая скорость, мы неслись на лагерь короля Стефана. Там уже поняли, что на них напали. Из шалашей и шатров выскакивали люди. На мгновение замирали, глядя на несущуюся конную лавину, а потом быстро принимали решение. Кто-то бежал к лошадям, которые паслись по ту сторону заградительного вала, кто-то – в город или аббатство, кто-то перебирался через реку, благо она не очень глубокая, и лишь малая часть готовился дать отпор.
Сколько раз ни пытался вспомнить потом весь бой, ничего не получалось. Запоминались только отдельные эпизоды. Вот передо мной длинный пеший рыцарь с двуручным топором. Он замахнулся, намериваясь отрубит коню голову. Мое копье длиннее, оно протыкает рыцаря насквозь и опрокидывает его. Рукоятка топора ударяется о древко копья. Отбросив застрявшее в теле убитого оружие, я достал саблю и поскакал к шатру короля Стефана – самому главному призу этого сражения. По пути сбил двух копейщиков, которые пытались ранить Буцефала. Одному врезал по лицу, снес нижнюю челюсть, обнажив верхние зубы, сразу покрывшиеся кровью. Второй ударил меня копьем в грудь, но острие соскользнуло по бригантине, порвав кожу и ушло под мою левую руку. Я сперва отсек ему ближнюю руку, кажется, левую, а потом снес голову, непокрытую, с всклокоченными, длинными, светло-русыми волосами.
Эта задержка помешала мне подскакать к королевскому шатру вовремя. От него уже разбегались люди, одетые кто во что горазд. Только один был в шлеме со страусиным пером наподобие того, что я видел на Вильгельме Ипрском. Насколько я помню, граф Честерский мечтал повидаться с графом Кентским. Рыцарь убегал в сторону вала, ограждающего лагерь с севера. Бежал резво, но отставал от основной группы Я догнал рыцаря и ударил саблей плашмя по шлему.
– Сдавайся! – предложил ему, загораживая конем дорогу.
Рыцарь пригнул голову, ожидая следующий удар, и только потом понял смысл моего предложения и очень громко – или мне показалось? – крикнул:
– Сдаюсь!
Он повернулся ко мне лицом. Это был не Вильгельм Ипрский и не король Стефан. Жаль…
– Поклянись, что не сбежишь! – потребовал я.
– Клянусь! – немного тише крикнул он.
– Иди к королевскому шатру, – приказал я.
Собирался погнаться за остальными, но они уже взобрались на вал и начали спускаться на противоположную сторону. Склоны у вала слишком крутые для лошади, придется слезать и тащить ее за собой. Пока буду преодолевать вал, беглецы доберутся до своих коней. Ладно, не будем жадничать. Я развернулся и поскакал к королевскому шатру, на подходе к которому мой пленник что-то объяснял конному рыцарю из моего отряда, показывая в мою сторону. Я помахал саблей, давая знать рыцарю, что пленник мой. Тот понял и поскакал ловить других.
По всему лагерю носились рыцари и сержанты из моего отряда, убивая тех, кто не хотел сдаваться, и захватывая в плен остальных. Поскольку многие враги были без доспехов, трудно было определить, кто попался – рыцарь или слуга. Ко мне подскакал Ллейшон с моим иноходцем на поводу. У пацана глаза горели от восторга. В левой руке он держал повод, а в правой – короткий меч, по которому стекал алые капли крови.
– Я его убил! – радостно сообщил мне Ллейшон.
– Молодец! Из тебя получится рыцарь! – похвалил я – А сейчас слазь с коня и охраняй этого рыцаря и никого не пускай в шатер. Говори всем, что это моя добыча, – приказал ему.
– Слушаюсь, сир! – звонко произнес мой оруженосец.
Я его такому обращению не учил. Видимо, у всех жителей Британии врожденное чувство субординации.
В одном месте несколько солдат продолжали сопротивление. Они спрятались за грудой бревен и отбивались копьями. Никто из моих не хотел лезть на рожон, а противник почему-то отказывался сдаться.
– Валлийцы с луками, ко мне! – громко позвал я.
Сразу подскакали двое моих сержантов. Луки у них были приторочены к седлам.
– Спешивайтесь и разберитесь с этими копейщиками, – приказал я.
Хватило двух стрел, каждая из которых нашла свою жертву.
– Не стреляйте, мы сдаемся! – послышалось из-за бревен.
– Бросайте оружие и выходите с поднятыми руками! – крикнул им.
Из-за бревен вышли восемь человек. Один были в кольчугах, кто в длинных, кто в коротких. Судя по акценту, наемники с материка. Местные называют их «кольчужниками» или «брабантцами» – по названию бедных окраин Фландрии.
– Кто из вас рыцарь? – спросил я.
– Мы все рыцари, – ответил тот, что был в короткой, не по росту, кольчуге.
– Из отряда Вильгельма Ипрского? – поинтересовался я.
– Вроде того, – произнес он, глядя на меня исподлобья.
Наемников графа Кентского обычно в плен не брали. Поэтому они и отбивались так долго.
