Посмотрела долго, настойчиво, так, что Петр, уже проследовав мимо, свернул голову в ее сторону. Горячие намеки и обещания прочел он в этих больших черных зрачках. Бездонная темнота ее глаз мгновенно легла пожизненной печатью на его сердце. Вечером он послал за ней мальчишку-раба, пообещав тому (неслыханная щедрость!) два серебряных кератия.
Весьма неторопливо и грациозно вошла она в дом на морском берегу, неподалеку от императорского дворца, где жил в ту пору Петр. Молчаливо дождалась, когда, зажав в чумазом кулаке монеты, мальчишка-раб убежит прочь. Петр, не знающий ее имени, приготовился заговорить с нею, но она уже начала свой танец. Сначала ожили ее руки – несколько тонковатые на его вкус, совсем не длинные, ибо женщина эта имела рост ниже среднего, но на диво изящные, горделиво-зазывные. Сети пылкой, страстной любви плела она руками в воздухе. Словно чертила в небольшом жарком пространстве обе щающие вечное блаженство иероглифы. Затем легла на пол и принялась извиваться подобно ветви лианы в бесстыдных движениях, будто не имела человеческих костей. Петра все больше завораживала живая линия ее бедер, в том месте, где волшебным изгибом они переходили в тонкую талию – этой женщине непостижимым образом удавалось изображать телом истинные морские волны, вздымающиеся, закипающие на вершине, затем стихающие, растворяющиеся в общей водной пучине. «Откуда знает она, что я безмерно люблю море?» – промелькнуло в его воспаленном сознании. Волны ее тела то учащались, бурля высоко взбитой пеной, то замедлялись, становились тихими и робкими, ложась у его облаченных в легкие сандалии ступней. И вот произошел мощный всплеск самой крутой волны – трепещущая линия ее бедра на миг застыла на высшем пике – и вдруг резко опала к его ногам, будто умерла. Танец этой женщины сказал несоизмеримо больше любых слов. На деясь, что под его просторным одеянием не видно возбудившейся плоти, Петр вскочил с дивана, склонился над ее телом, заметил легкое дрожание прикрытых век и еле заметную, проступающую на губах полуулыбку, протянул ей изрядно вспотевшую руку, помог подняться. Усадив на диван, налил ей и себе вина, спросил, как ее имя.
– Феодора, что означает по-гречески «дар Божий», – полушепотом ответила она, пронзительно глядя ему в глаза.
Будущему императору было за сорок, и он еще никогда не любил. Изредка посещал кварталы доступных за плату женщин, но отнюдь не всегда оказывался с ними на высоте. На сей же раз мужским нюхом он чувствовал – рядом с ним именно та, с которой все всегда будет у него получаться, и он наконец-то поднимется на небывалую мужскую высоту. Он безмерно хотел ее, был уверен, что будет хотеть потом еще и еще, несчетное количество раз – всегда.
Жена императора Юстина, урожденная Лупикина, взявшая в замужестве благородное имя Евфимия, пришла от новости в неописуемый гнев. Была она женщиной прямодушной, выражала мысли без обиняков, не подбирая утонченных фраз:
– Господи помилуй! Долго твой племянничек искал и вот нашел! Весь город знает, что эта престарелая девка самого что ни на есть низкого сословия проституток – из пехоты. Встретившись с ней случайно утром, люди переживают, что день пропал. Скольким жителям города причинила урон эта глазливая ведьма! Никто не подобрал, а твой умалишенный племянник жениться собрался. Не иначе силой злых духов приручила его эта пакостливая, корыстная тварь.
Юстин, не ожидавший столь бурной реакции, попытался успокоить не на шутку распалившуюся пожилую женщину. Ему вовсе не хотелось расстраивать ее, он был сильно к ней привязан, считался с ее мнением и в деле женитьбы племянника никак не мог обойти жену стороной. В данный момент Юстин предпочел не напоминать жене о ее собственном, даже не плебейском, а того хуже – варварском происхождении. Являясь человеком неприхотливым, он в свое время выкупил понравившуюся ему варварку Лупикину из рабства и благополучно жил с ней в бездетном браке многие годы. Правда, он знал наверняка: до встречи с ним Лупикина не имела такой гнусной, как у Феодоры, биографии. В глубине души он вполне понимал жену – ей, как всякой добропорядочно состарившейся женщине, не познавшей никого, кроме единственного мужа, была ненавистна прошедшая сквозь многочисленные руки, полная еще сил развратная блудница. В то же время Юстин был свидетелем нешуточных мук племянника. Накануне разговора с женой он наблюдал настоящую истерику Петра. Заламывая руки, размазывая по щекам слезы, тот кричал, что рассечет себе вены, если Феодора не станет ему законной супругой.
Лупикина- Евфимия продолжала:
– Ты старый больной человек, так? Ты хочешь усыновить Петра и метишь его в скорые преемники, так?
– Так, – промямлил Юстин.
– И коль скоро Петр станет императором, ты допускаешь мысль, что рядом с ним будет восседать эта хитрая грязная потаскуха?! Феодора – царица!! Царица – потаскуха! Совсем вы с племянничком спятили.
– Ну надо же ему в конце концов жениться.
– Почему именно на этой? Приличных женщин мало, что ли, в Константинополе? Срам-то какой на всю Византию! Не бывать этой женитьбе! Только через мой труп!!
Так оно и вышло. Супруга Юстина умерла спустя месяц от этой бурной сцены. Словно Феодора явилась незримой свидетельницей разговора и даже тут сумела применить свои колдовские ядовитые чары. Руки у дяди с племянником были развязаны. Несмотря на горькую скорбь по жене, Юстин согласился с незамедлительно составленным племянником законом, позволяющим персонам знатного происхождения жениться на актрисах и прочих женщинах низких сословий.
Женившись, Юстиниан многократно восхищался могучим даром Феодоры плести интриги, манипулировать подданными, используя изощренное коварство и блестящее знание человеческих слабостей. Немало людей, пока правила Феодора, подверглись казни или просто бесследно исчезли в подвалах женской половины дворца, лишь стоило императрице заподозрить их в неверности своей особе.
Вот и Велисарий, некогда богатейший человек в империи, верный Юстиниану до мозга костей, принесший Византии множество знаменательных побед полководец, блуждал в 553 году по городу как побитый пес, отдаленный от дел, лишенный всяческих благ и привилегий, вздрагивая и озираясь по сторонам в постоянном испуге, что из-за угла вот-вот вынырнет наемный убийца и вонзит ему в спину нож. А все потому, что императрица, несмотря на дружбу с его женой Антониной, до конца своих дней так и не забыла презрения, выказанного им много лет назад в адрес ее былой сценической карьеры, и шепнула императору перед смертью, чтобы не очень доверял полководцу.
Амбициями, изворотливостью, жестокостью она не раз вызывала в императоре море восторгов. В отличие от мужа она принимала решения мгновенно и никогда не в ущерб царской власти. Благодаря болезненной страсти с его стороны все ее пороки переплавились для него в неоценимые достоинства. Он навсегда простил ей прошлое исполнительницы непристойных танцев-пантомим, прошлое пехотной проститутки, хотя нет-нет кто-нибудь периодически неназойливо напоминал ему об этом. Он ни разу не попрекнул ее рожденным от одного из прежних любовников сыном, спустя годы загубленным ею же в собственных подземных катакомбах, закрыл глаза на многочисленные, произведенные до встречи с ним прерывания беременностей, из-за которых она не смогла продлить императорский род. Глубоко уважающий любые сплетни и доносы, он никогда не верил ни одной сплетне о ней, от кого бы она ни исходила. После ее смерти самыми верными его клятвами были клятвы, скрепленные именем Феодоры. Оба смолоду с одинаковым рвением жаждали богатства и власти, а заполучив то и другое, были беззаветно преданы этим столпам человеческой алчности. Оба поднялись из низов и позже открыто презирали эти низы. Он ведь тоже не блистал родословной – возвысился до императора Византии случайно, благодаря не умеющему писать бездетному деревенскому дяде Юстину.
Да, не было рядом с императором его Феодоры, его бесценного «Божьего дара», но он свято чтил ее кровавые заветы.Огромный зал, соединяющий церковь Святой Софии с патриаршими палатами, гудел множеством голосов. На Пятом Вселенском соборе, открывшемся 5 мая 553 года, присутствовало 145 преимущественно восточных епископов, с редким вкраплением западного духовенства. Председательствовал патриарх Константинопольский Евтихий, сменивший недавно почившего Мину. Во второй раз в истории церкви Вселенский собор проходил вопреки желанию папы римского, в отсутствие полноценного римского легата. Юстиниан решил не вносить вопрос об Оригене в основную повестку собора, а в угоду монофизитам сделать акцент на «Осуждении Трех Глав».
Прения по вопросу о «Трех Главах» шли в течение восьми заседаний, растянувшихся на целый месяц. Лишь в начале июня Юстиниан вынес на дополнительное заседание свод из 15 анафематизмов против учения Оригена. Император надеялся, что уставшие в предыдущие дни от споров патриархи быстро, без длительного разбора и утомительных дебатов согласятся с расширенным сводом анафематизмов. Но между священнослужителями и здесь начались бурные пререкания, от которых за долгие годы правления Юстиниан успел устать. В результате длительных перепалок большинство епископов отказалось принять как «Осуждение Трех Глав», так и новый расширенный свод анафематизмов, касающихся учения пресвитера Оригена. Анафематствовать умерших было против устоев православной церкви. Император потрясал в воздухе письменным решением Поместного собора десятилетней давности, но это на
