отшельника совсем не тянет. Наверняка было что-нибудь эдакое, захватывающее дух.
– А любовь? – не выдержав, спросил он.
– Любовь? Ну а в любви, дорогой соотечественник, русским женщинам, как ни крути, равных нет. Тебе ли не знать этого, – ловко ушел от ответа Марк.
«Да уж, знал бы он, в какой жесткий многолетний асексуальный переплет попал я со своей драгоценной Ириной».
Предложив друг другу ничью, они вышли из гаража. Была совсем уже ночь. В прохладной темноте разливался благоуханный запах северной равнинной Франции. Запах холеных, ухоженных полей, мшистой дубовой коры вперемежку с хвоей, цветущим вереском, с долетающими от реки Эны волнами свежей прохлады. Казалось, в атмосферу брызнули тончайше-влажных и одновременно сухих и стойких древесно-медовых эссенций. И звезды были не такими, как на российской завалинке. Природа дышала благолепием и благополучием. И у Саввы Алексеевича вдруг безотчетно защемило сердце.
– Эх, Савва, жаль, что ты не сидел, – положив натруженную руку на плечо соотечественнику, вдохновенно выдохнул Марк.
– Почему? – поинтересовался Савва Алексеевич.
– А ты бы был еще лучше, – ответил Марк.
– Конечно, у нас кто лучше, тот и сидел, – подытожил доктор, глядя на чужие звезды и втягивая носом природный французский парфюм. И вдруг неожиданно тихо произнес:
– Так, – заявил Марк вечером следующего дня, – завтра берем у Жозефа увольнительную и едем к Симе.
– Кто такая Сима? – полюбопытствовал Савва Алексеевич.
– О! Сима! Сима – это графиня и вообще классная баба. Подробности завтра в дороге.
Жозеф отпустил их, казалось, даже с радостью. «Эти русские, собираясь попарно, могут становиться весьма напористыми и утомительными, пора бы от них отдохнуть, да и сами пусть проветрятся, сменят обстановку», – справедливо решил он и вручил Марку ключи от «ситроена».
Ранним утром Марк жизнеутверждающе заглянул в комнату к Савве Алексеевичу. Доктор был практически готов, оставалось лишь захватить бутылку водки, которая, по его соображениям, могла вполне пригодиться в гостях у графини. Из поместья выдвинулись в приподнятом настроении. 76-летний Марк вел машину со скоростью 120 километров в час. По-другому он не умел. В пути он поведал душещипательную историю графини Серафимы де Паттон.
В страшные дни разгула в России красного террора начала 20-х годов русская девочка Сима – дочь белогвардейского офицера и преподавательницы Гнесинского училища по классу фортепиано, – лишившись обоих родителей, попала, благодаря барону Врангелю, в болгарский приют. В ту пору ей исполнилось двенадцать. А дальше началась цепь безусловных для нее удач и провидений. Она вытянула свой билет счастья. На нее обратил внимание бездетный английский барон-меценат, приехавший выбирать себе ребенка почему-то именно в Болгарию. Учитывая тогдашний подростковый возраст белокурой Симы, можно было бы заподозрить барона в тайных наклонностях набоковского Гумберта – но нет. Причиной такого выбора явились весьма преклонные года барона. Дальновидный барон побоялся не уложиться в отпущенные судьбой сроки для постановки на ноги ребенка по младше. Он благополучно вывез Симу в старую добрую Англию, где успел дать ей, помимо трепетной заботы и безбедного содержания, отменное образование, включающее в себя знание пяти языков, крепкие математические навыки, ряд лекций по истории Античности, расцвету, а затем распаду Римской империи, а также углубленное знакомство с лучшей мировой литературой. В мир иной барон отошел в полной уверенности, что сделал для приемной дочери все возможное.
На момент смерти барона Серафиме исполнилось 22 года. За девять лет жизни в Англии она безусловно прониклась благодарностью к своему спасителю, но так и не прикипела душой к этой стране. Альбион нагонял на нее беспросветную тоску. Путь на родину для Симы был заказан. Укоренившаяся советская власть вряд ли простила бы ей туманное английское прошлое. Посему, захватив с собой положенные ей после смерти приемного родителя денежные средства, она отправилась покорять Париж. Несмотря на хрупкую светловолосую внешность, девушка Сима отличалась стальным характером и по прибытии в Париж отнюдь не растерялась. Поселившись в небольшой мансарде на улице Риволи, она довольно скоро открыла в близлежащем переулке собственное ателье. Поначалу занималась копеечными швейными работами, но спустя некоторое время дела ее пошли в гору. Эмиграция первой волны, как известно, имела в своих рядах множество знатных, титулованных особ, в первой половине 30-х потихоньку начинающих покидать бренную землю, а у их взрослых детей оставались от родительниц сногсшибательные наряды, в красоте и ценности коих отпрыски ни бельмеса не смыслили.
Главное в жизни – поймать нужный момент, почуять грядущую товарно-сырьевую конъюнктуру, и прозорливая Серафима принялась по дешевке скупать вышедшие в отставку платья русских графинь, покамест недальновидные наследники не отправили их на помойку или, что гораздо опаснее, не раскусили их ценности. Ее ателье постепенно наполнялось манекенами, облаченными в сногсшибательные наряды из парчи, нежного бархата, шелка, обрамленные разнокалиберными рюшами, оборками, тончайшими кружевами ручной работы, зачастую пронизанными золотыми или серебряными нитями. На платья хаживала любоваться местная аристократическая богема. В Серафимином ателье было на что взглянуть! Да! В приобретенных ею платьях наличествовало все, кроме аскетизма. Шик и изыск нарядов русских графинь не знали границ. Одни только изделия от Наденьки Ламановой, изготовленные в ее знаменитом ателье на Тверском бульваре, чего стоили! А до Наденьки эскизами нарядов для именитых русских особ не брезговали известные художники Григорий Гагарин и Константин Маковский. Эх, что и говорить! Куда там скромным парижским модельерам! Заполучив такое богатство, Сима принялась неторопливо выжидать, когда, благодаря их эксклюзивности, появится оглушительный спрос на платья, отчего они, как предполагалось, баснословно возрастут в цене. И вот в один прекрасный день ее ателье посетил очень странный человек, с появления которого начался новый виток ее богатой на перемены биографии.
На этом месте в рассказе Марка образовалась кратковременная брешь, поскольку Савва Алексеевич попросил на пару минут остановить машину. Ему захотелось по малой нужде, а проезжали как раз лесную полосу. Марк притормозил, хотел было дать вдогонку напутствие, но не успел; Савва Алексеевич молниеносно углубился в плотно растущие деревья. Каково же было его возмущение, когда через несколько шагов он наткнулся на повсеместно натянутую промеж деревьев колючую проволоку. Первой его реакцией был шок. У русского человека, как известно, особые отношения с колючей проволокой. Ни один народ мира не воспринимает это искусственное заграждение столь болезненно, как русский. Пожалуй, еще только еврейская нация. Историческая память народа не дремлет. «Сатрапы, палачи, душители свободы» – тут же пронеслась в голове доктора фраза из знаменитого рязановского кинофильма. Он развернулся на 180 градусов и обреченно отправился назад к машине. Ему как будто плюнули в душу. Настроение было изрядно подпорчено. Успокоительно- миролюбивые объяснения Марка насчет сохранности таким образом девственной европейской природы не привели к должному пониманию. Доктор лишь досадливо пожал плечами, искренне удивляясь, как много лет отсидевший в сталинских лагерях человек мог настолько перестроиться психологически. В ответ на его молчаливую досаду Марк добродушно изрек: «Я, Савва, знаешь ли, давно научился спокойствию там, где мое вмешательство ничего не изменит, поверь, это неплохо сохраняет нервную систему, а зачастую и саму жизнь». Посему, чтобы не усугублять ситуацию, они предпочли вернуться к Серафиме де Паттон.
Итак, зашедший в ателье человек оказался странен буквально всем: одеждой, походкой, фигурой, а главное, разъезжающимися в разные стороны – от фальцета до баса – голосовыми модуляциями. Внимательно оглядевшись, он прошелся вдоль облаченных в наряды манекенов и в результате пожелал купить довольно строгое, с прозрачной накидкой-пелериной парчовое платье малахитового цвета, с глубоким остроконечным вырезом на спине. Платье, по его словам, предназначалось для его невесты в связи с предстоящей помолвкой. В Серафимином мозгу мгновенно промелькнуло: «Была не была!» – и она назвала непомерно высокую цену. Получив со стороны необычного посетителя согласие на покупку, Сима дала волю своему обаянию, ненавязчиво продемонстрировав отдельные грани блестящей образованности и аглицкого воспитания. Затем поинтересовалась на отменном французском, не желает ли лично невеста на всякий случай посетить ателье в целях примерки столь дорогой вещи. «Нет, нет, – ответил странный покупатель, рассчитываясь крупными купюрами, – я и без того знаю ее размер».
Через две недели этот же человек вновь открыл дверь Серафиминого ателье. Серафима, узнав в его руке перевязанную все тем же атлас ным бантом коробку, мгновенно сникла душой и телом. В
