темнеть начнет, – раздался приближающийся к комнате голос Марка, – не люблю ездить по темноте.
– Да, да, идем, Маркушенька, – энергично замахала руками в воздухе Серафима, обозначая тем самым, что ничего, мол, не говорила доктору. – Савочка уже дописывает рецепт.
«Все бы у нас в России так разорялись», – беззлобно подумал доктор, ставя последнюю точку в рецепте.
Перед их с Марком уходом графиня принесла из спальни и торжественно вложила в ладонь Савве Алексеевичу золотой доллар второго поколения. Савва Алексеевич сначала ничего не понял, ибо никогда не видел золотых долларов ни первого, ни второго, ни третьего поколения, а получив краткие разъяснения по поводу монеты, опешил:
– Нет, я не могу принять такой подарок, больно жирно.
– Можете, Савочка, можете, без разговоров. Я так хочу.
В прихожей, уже на пороге, доктор заикнулся:
– Серафима, а может, всего на несколько дней…
– Нет, Савочка, не может, – оборвала его догадливая старуха. – Той родины, драгоценной и ненаглядной, уже нет, а иной для меня не существует, и давайте закроем тему. – Она крепко сжала мягкими ладонями его кулак с долларовой монетой.
На обратном пути, показывая доктору Париж, Марк на всякий случай осведомился:
– Ты ведь впервые в Париже, Савва? И неизвестно, когда еще доведется. Так, может быть, площадь Пигаль?
– Нет, – твердо ответил Савва Алексеевич. А сам подумал: «Жаль, почти вся стипендия ушла на трусы и мясо с живодерни, однако доллар – неприкосновенная реликвия. Ирке еще что-то купить нужно, а одалживаться на проституток у Марка, особенно после бесед о Штайнере, Достоевском и судьбах России, как-то не с руки».
Он и в Бельгии чудом успел побывать. На антропософской конференции в Париже внезапно сблизился с несколькими очаровательными, милыми бельгийцами, и они пригласили его в гости. Взялись показать Бельгию и обеспечить жильем. В Королевском музее Антверпена, устроившись на специальной лежанке, он надолго обмер, распятый немыслимой красотой уходящих на потолок картин Рубенса. Шарлотта, хозяйка дома под Брюсселем, где доктору предстояло прожить несколько дней, отнеслась к нему как к родному брату. С ней жила ее тетя, бодрая, памятливая старушка девяноста с лишним лет. По утрам именно она варила доктору кофе. И случайно выяснилось, что в 20-х годах она работала секретарем у Штайнера. Попадись эта старушенция доктору лет десять спустя, он бы сутками напролет пытал ее беседами, но тогда он даже осознать не успел, какой ценности могиканин варит ему утренний кофе.
В предпоследний бельгийский день отправились с Шарлоттой в магазин одежды, где доктор приглядел для Ирины плащ. Цены в Бельгии оказались несколько ниже парижских. Шарлотта вкрадчиво попросила улыбчивую продавщицу снизить русскому гостю цену на плащ. Та скостила незначительную сумму. Шарлотта не успокоилась, решила еще раз попытать счастья – взяв соотечественницу под руку, осторожно отвела ее в сторону. «Нет, вы не понимаете, это профессор медицины из России, у него совсем нет денег», – шепотом произнесла она, приблизив лицо к самому уху продавщицы. В этот момент откуда-то из закулисья вышли еще две сотрудницы магазина и подключились к происходящему. Все вместе они долго решали, прибегнув к тщательным прикидкам и измерениям, сойдется ли плащ в груди у Ирины. В конце концов, грустно кивая головами, но продолжая при этом лучиться улыбками, троица бельгийских продавщиц отдала плащ за треть от его начальной стоимости.
Неумолимо близился день отлета в Москву. С Жозефом по возвращении в суассонское предместье простились довольно сухо, но без активной неприязни. Несмотря на подчеркнутое иезуитство, Жозеф, как ни крути, сделал широкий шаг навстречу русскому доктору, добросовестно указав направления и тропинки антропософского лечения больных. Персональные же нюансы предстояло отрабатывать в Москве на собственной практике.
Проводить доктора в аэропорт вызвался Марк. Самолет улетал во второй половине дня, а выдвинуться собрались ранним утром, с первыми лучами солнца. Марк хотел напоследок показать доктору Реймс.
– Я-то с удовольствием, только мы не опоздаем на самолет? – поинтересовался Савва Алексеевич, укладывая в багажник отяжелевший чемодан и две образовавшиеся у него сумки с литературой и подарками.
– Все рассчитано, Савва, – успокоил его Марк, бодро поворачивая ключ зажигания. – До Реймса всего 60 километров, их мы преодолеем максимум минут за сорок. Непосредственно в Реймсе часа два, и до парижского аэропорта примерно 150 километров – это еще час с небольшим. Успеваем как нечего делать.
Такое бывает только в сказках и по провидению свыше. После часовой прогулки по городу подошли к Реймсскому собору. В соборе, проездом, давал единственный благотворительный концерт Мстислав Ростропович с оркестром. Именно утром. Именно в Реймсе. Музыканты, во главе с боссом, играли так, словно в их пальцах течет не кровь, а вечность и действие происходит вовсе не на земле.
В самолете при размещении ручной клади вдруг резко обдало ледяным потом. Не оказалось сумки с подаренной Марком литературой и зашитым под подкладку долларом. До взлета оставалось 18 минут. Пока мчался в здание аэропорта, судорожно вспоминал, как ставил на ленту обе не сданные в багаж сумки, как плавно проползли они сквозь все препятствия. Как слились в прощальном объятии с Марком. Дальше – провал.
У пропускной стойки царила суматоха, людей значительно прибавилось, открыли посадку на другой рейс. Доктор обшаривал глазами пол, пластиковые сиденья и на одном из них увидел свою сумку и сидящую рядом старушку – божь его одуванчика. Слегка трясущейся головой в ореоле седых с голубизной, аккуратно уложенных волос она склонилась над застежкой-молнией в робком желании приоткрыть завесу чужой тайны. Доктор шагнул к бело-голубому «одуванчику» и со словами: «Ишь ты, шустрая мышка-норушка» – выхватил у нее из-под носа сумку. Та резко отшатнулась, напуганная внезапным нападением взлохмаченного низкорослого мужчины и изобилием вылетевших из его рта шипящих звуков.
– Prudemment, Monsieur! Vous pourriez gacher mes cheveux! [9] – крикнула ему в спину бабуля-одуванчик.
– Excusez-moi, madame, le tresor inestimable dans le sac. Adieu. Adieu pour toujours [10] .
Примерно через пятьдесят минут полета ему предложили на выбор говяжий антрекот по-бретонски или куриное рагу с овощами. «Плавали, знаем мы ваши говяжьи антрекоты, ни дать ни взять ортопедические стельки».
– Пожалуйста, двойную порцию рагу, рюмку водки и стриптиз, – под недоуменное пожатие хрупких плеч стюардессы сладостно откинулся на спинку кресла доктор.
Французская миссия была выполнена и даже перевыполнена. Наличие в сумках антропософской литературы и обладание золотым долларом необычайно грели кровь, веселя душу, внушая веру в дальнейшее счастье.
И все-таки на московскую землю доктор ступил задумчиво-ошарашенным. Олаф Титце, направив доктора во Францию, сослужил ему бесценную и в то же время непредсказуемую службу. Оказывается, доктор не был готов к спектру столь разнообразных эмоций и вместе с тем свалившемуся на него богатству. Он совершенно не рассчитывал на обилие неожиданных французских встреч. И уж совсем не предполагал доктор, что одна из книг, лежащая в его сумке, а именно «Антропософская медицина» французского врача Виктора Ботта, выйдет со временем на русском языке именно под его редакцией.Дома он молча извлек из чемодана бельгийский плащ и преподнес Ирине. Плащ сел как влитой. И в дальнейшем продемонстрировал редчайшую износоустойчивость. А вот бурные ожидания в отношении золотого доллара не оправдались. Разбогатеть на монете не получилось, на черном рынке любителей-нумизматов она была оценена всего в триста бумажных долларов. Но именно с них начался новый жизненный отсчет. С добавлением некоторого количества рублей доктором был приобретен первый компьютер, значительно облегчивший врачебную и поэтическую миссии. Серафима де Паттон, сама не зная того, внесла в разностороннюю деятельность доктора неоценимый вклад.
Спустя почти семнадцать лет, у Веры во Владимире, где ему теперь только и писалось, доктор неожиданно посвятил строчки Марку:
