внешнему Богу, полагая, что если этот умозрительный внешний Бог отважился создать нас, то непременно всем нам чем-то обязан. А сейчас, когда мне близится семьдесят и мое сердце повзрослело, я понимаю, что Бог никому ничем не обязан, и уж тем более никогда не бывает поздно, ибо Бог всегда внутри каждого из нас, и мы во многом должны только себе самим, ну и конечно, друг другу.
Основное несчастье людей кроется в том, что все явления природы и окружающей действительности они видят фрагментарно. И зачастую им совсем не нравятся эти фрагменты – люди почти никогда не в состоянии узреть целое. Нужно стараться развивать в себе способность заглядывать за пределы происходящего вокруг, выходить из узких рамок бытового мышления, учиться видеть целостность явлений. Это трудно, но именно к этому нужно стремиться всеми силами, всем сердцем. Только тогда, в широте миросозерцания, откроется многогранность мира, и он предстанет совершенно по-новому. Только тогда изменится наше к миру отношение, и мы не посмеем многое из того, что безоглядно смеем сегодня. Я благодарен Штайнеру именно за попытку научить всех нас снятию с глаз шор. Конечно, Рудольф Штайнер не затмил для меня своей фигурой весь мир. Мир гораздо шире даже такого человека, как Штайнер. Но именно он научил меня расширению жизненно-временного пространства.
– Савва Алексеевич, а почему вы не состоите ни в каком антропософском обществе?
– Потому что считаю членство в любых организациях напрасной, даже вредной тратой времени. В каждой общине рано или поздно непременно возникают непонимания, разночтения, предвзятость и, как следствие, перетягивание одеяла на себя, негласная борьба за пальму первенства. Послушаешь и посмотришь порой на иных последователей, группирующих вокруг себя учеников, и с горечью вспоминаешь о химической формуле, по которой отборное вино переходит со временем в уксус. В вопросах познания мира я всегда стоял и продолжаю стоять на позициях здорового индивидуализма. Читайте первоисточники, общайтесь с Великими Учителями прошлого тет-а-тет. И каждый получит то, что необходимо именно его уму и его сердцу. Хотя меня порой может обу ревать излишняя категоричность, я не вправе навязывать вам свой взгляд на различные, в том числе антропософские, сообщества и организации. Но я и вправду искренне полагаю, что для проникновения в суть явлений, понимания их сердцем нужно пройти нелегкий, но непременно индивидуальный путь. Осторожные и боязливые предпочитают сбиваться в стаи – и нередко со временем отступают. Пытливые и смелые идут своими дорогами, порой спотыкаются и падают, но именно они чаще других достигают вершин.
Каждому из нас необходимо переосмыслить, переоценить роль и значение собственного персонального духовного начала, пройти через анализ индивидуального «я», попросить прощения у Создателя и друг у друга за проявленное в веках беспредельное хамство и немедленно начать с чистого листа, но уже в более высоком духовном измерении, замешенном исключительно на Любви. Необходимо в конце концов вспомнить, что в начале было Слово, и вернуть слову РЕНЕССАНС его истинное духовное значение. Это и будет то самое золотое сечение, к которому человечество шло веками – через страдание, кровь, насилие, через многовековые религиозные распри.
– Савва Алексеевич, а вам не кажется, что все это чистой воды утопия, что несовершенное человечество скорее исчезнет с лица Земли, нежели успеет переосмыслить то, что на ней сотворило?
– Похоже, вас не удовлетворил мой ответ, тогда считайте сказанное мной всего лишь утопическим рассуждением вслух, эмоциональным желанием наивного престарелого доктора. Но знайте, что все и всегда в мире начиналось именно с желания. Толчком к сотворению мироздания явился чей-то вдох-выдох, предваренный желанием. Не иметь желаний – мертвый, лживый призыв. Путь развития человечества пролегает через воплощение его желаний, но истина в том, что желания должны быть пропитаны духом любви и созидания.
«Ну, я и разошелся, ешкин кот, сам от себя не ожидал, – покачиваясь в вечернем вагоне метро, оглядывал доктор устало-печальные лица незатейливо дремлющих пассажиров. – Загрузил слушателей, мало не покажется. Начал с сердца, закончил вселенскими смыслами. Предстал прямо-таки проповедником. Может, переборщил? Хотя отчасти сами напросились. Надеюсь, простят».
Дома, около полуночи, он решил послушать Моцарта. Давно не слушал его, а тут вдруг захотелось расслабиться, снять напряжение. Доктор неожиданно понял, что очень устал. Кто поможет, если не Моцарт? Выпил на кухне сам с собой пару рюмок водки, закусил чем-то незатейливым, обнаруженным в холодильнике, потом заварил крепкого чаю, вернулся в комнату, устроился в любимом дедовом кресле. Среди дисков мелькнуло суровое лицо Вагнера. «Не-ет, сегодня не ты, дружок. Тобой вряд ли утешится сердце. Сегодня только Моцарт». Доктор вложил диск в выплывшую навстречу пластиковую ладонь, нажал «пуск», приглушил звук, чтобы не потревожить жену, и погрузился в нирвану музыки, в ее филигранную глубину и легкость. Со звуками оркестра в душу потихоньку возвращалась невыразимая легкость бытия, и сердце, вбирая энергию гения, наполнялось лучшим для себя допингом – радостью.
Доктор написал это стихотворение давным-давно. Когда в ходу были игольные проигрыватели и катушечные магнитофоны. А музыка с тех пор стала еще прекраснее.
Глава двадцать вторая Счастье
Зачем, зачем в ладони эти
Мать с дочерью хотят упасть?
И навязать из счастья сети,
И сердце старое украсть?!
Дом был старый – бревенчатый сруб-пятистенок, по окна утопающий в высоченной крапиве. Деревня в ста двадцати километрах от Калуги называлась Александровкой. Дарью, как котенка, запустили в дом первой, но она тут же ошарашенно вылетела оттуда с переполненными страхом глазами: «Там жаба!» Жаба действительно преспокойно сидела в центре комнаты и была, как ей положено, крупна, глазаста, покрыта бугристыми пупырями. Савва Алексеевич взял небольшой, стоявший в сенцах казанок, поймал ее и вынес во двор, но она даже не подумала скрываться бегством, сделала неторопливо-изящный боковой шаг к бревенчатой стене и откровенно вылупилась на него хозяйкой медной горы. Здесь был ее дом. «Ну-ну, сиди, прохлаждайся, куколка-балетница», – дал ей добро на местное пребывание доктор. Жаба медленно моргнула в знак временного перемирия.
Вечером, часов в восемь, он спохватился, что не купил хлеба. В деревне имелась единственная палатка, которая работала далеко не каждый день, да и то до пяти часов. А по выходным вообще бывала наглухо закрыта. Доктор безнадежно опоздал, пропустив пятницу, и очень сокрушался по этому поводу. Вера обняла его за плечи, поцеловала во взъерошенные, как всегда, волосы и сказала: «Не переживай, Савушка, – в наличии вода, соль и мука, имеется печка, есть женщина, значит, будет и хлеб». Они растопили печь. Вера достала из скрипучего допотопного сервантика привезенные с собой и уже расставленные по полкам незамысловатые кулечки и принялась раскатывать тесто. Очень скоро, как в глухие, стародавние времена, дом наполнился горячим ароматом свежевыпеченного хлеба. Доктор смотрел на нее, хлопотливо вытаскивающую из печи пшеничную лепешку, и думал, каких двух совершенно разных женщин послал ему Господь.
Если прибегнуть к не очень почитаемому доктором пафосу, Вера любила его, как исстари любили на Руси женщины, – щемяще, беззаветно и до слез преданно. После ужина он вышел на законный перекур, сел на приступку с изнанки дома и заплакал. Кто придумал, что мужчины не плачут? Плачут. Только, если они мужчины, они прячут свои слезы.
Потом он вернулся в дом. Даша уже спала. Сон у нее был крепкий, и они, не боясь ее разбудить, зажгли керосинку, прикрутили фитилек, чтоб не коптила. Им хотелось видеть друг друга во время любви. Их ждала старая полуторная кровать с панцирной сеткой и выкрашенными краской- серебрянкой металлическими шишками, возвышающимися по краям обеих спинок. Глядя на торчащие в изголовье кровати стройными фаллосами шишки, доктор с ироничной укоризной в их адрес подумал: «Эх, скинуть бы годков двадцать». Ни ему, ни ей не требовалось богатого антуража, они не нуждались в изысканной красоте собственных тел, в утонченной эстетике движений. Схватили друг друга в объятия и потонули в кроватной утробе, как в гамаке счастья.
Во всякой плотской людской любви есть много от животного мира. И это вполне естественно. Но порой случается у редкой пары в момент соединения
