Варенька была до ярости возмущена, когда однажды они показались не в урочный час, уже в вечернем полумраке, а еще до полудня, когда косые лучи солнца только-только начали нащупывать себе путь сквозь отверстие в потолке.
Однако на сей раз стражники отомкнули не дверь Варенькиной темницы, а дверь соседней, и Варя поняла, что за решеткой вершится какое-то злодейство.
Она всмотрелась с невольным любопытством, которое переросло в испуг и сострадание, лишь только она увидела нового узника – вернее, узницу, ибо это была женщина. По полу волочились длинные косы… Молодая она или старая, красивая или безобразная, живая или мертвая – этого Варенька пока не могла разглядеть. Нет, наверное, все-таки живая, ведь не станут же на мертвеца надевать тяжелые, звенящие кандалами цепи – и на руки, и на ноги, – да еще приковывать цепью к стене! Верно, это какая-нибудь ужасная злодейка, подумала Варенька и тут же едва не стукнула себя кулаком по лбу, чтобы наказать за эту мысль. Если так рассуждать, то и она злодейка, коли сидит в этой тюрьме! Скорее всего перед нею такая же невинная жертва чей-то непостижимой злобы… И Варенька возблагодарила судьбу, даровавшую ей если не свободу или надежду, то хотя бы подругу по несчастью. Вдвоем они смогут утешить друг друга в самые тяжкие минуты. Bдвоем они смогут придумать… придумать что-нибудь, чтобы выбраться отсюда!
Однако стоило Вареньке внимательнее приглядеться к увесистым оковам, которыми просто-таки увешана была незнакомка, как ее жаркие мечты несколько поостыли. С таким грузом далеко не убежишь. С ним и шагу-то лишнего не сделаешь!
Зато… зато, если изловчиться и стукнуть цепями, к примеру, стражника, можно надолго оглушить его! Потом пошарить в его одеждах – и отыскать ключи от дверей Вареньки, перебросить эти ключи ей через решетку. Тогда Варенька сможет выйти… Хотя нет, замок-то снаружи. Но, быть может, у стражника найдутся еще и ключи от того замка, который висит на решетке, разделяющей две камеры? И тогда Варя сможет проникнуть к своей соседке, каким-то образом освободить ее от оков – и бежать, они смогут бежать вдвоем!
Хмель свободы, которая показалась вдруг такой досягаемой, ударил ей в голову! Она почти уверила себя, что пояс стражника будет просто-таки увешан всевозможными ключами, которые отворят все решетки, отомкнут все запоры… И осталось самое малое: сговориться о побеге с соседкою.
Поэтому Варенька уселась вплотную к решетке и, прижавшись к ней лицом, пристально уставилась на скомканную женскую фигуру в углу, всем сердцем торопя ее пробуждение.
Солнечный квадрат на полу сместился на самую чуточку: то есть прошло не больше часу, хотя Вареньке казалось, будто минуло ужасно, непоправимо много времени, прежде чем бесформенная груда в углу начала оживать.
Сперва раздался едва слышный стон… затем тихое лязганье: это женщина шевельнула рукой, затем оковы зазвенели громче: она попыталась сесть.
Кое-как, опираясь на стену, утвердилась в этой позе и принялась подносить к глазам то одну, то другую руку, тупо рассматривая оковы и явно не веря тому, что видит.
Хриплый крик вырвался из ее горла – и, внезапно вскочив, женщина принялась метаться по каморке, то и дело падая, когда ее окорачивала цепь, не дававшая дальше двух шагов отступить от стены, – и опять вскакивая, с неожиданной силой воздымая связки грохочущих кандалов, ударяя ими в стены.
«Ну, такая одним ударом стражника с ног собьет, – мелькнуло в голове у Вари. – Она и стены разнесет, если захочет… экая буйная, дикая ярость!»
И все-таки силы незнакомки имели предел. Изнемогая от тяжести навьюченных на нее желез, она наконец-то рухнула на колени – и, биясь лбом в каменный пол, разразилась такими страшными, богохульными проклятиями, что у Вареньки, жадно ловившей всякое слово, непременно затрепетало бы от ужаса сердце, когда б оно уже не трепетало от радости: ведь все проклятия незнакомки были предпосланы магарадже Такура!
Господи, как она только не называла его, как только не костерила… Он был пометом вонючей драной курицы; он был высохшим калом паршивого шакала; он был зловонной мочою старого осла; он был дохлым петухом, оскопленным трехногим мерином; тигром с вывалившимися зубами; слоном без хобота; дохлым крокодилом; изъеденным проказою парией… но чаще всего среди этих проклятий, упомнить которые целиком Варенька была просто не способна, чаще всего среди обличений жадного, распутного, жестокого, сластолюбивого магараджи повторялись слова «проклятый лжец» и «подлый клятвопреступник».
В конце концов Вареньке удалось понять, что магараджа приказал этой женщине что-то сделать. Она приказание исполнила, однако магараджа остался недоволен – недоволен до того, что приказал заковать свою рабыню в железы и обрек ее на заточение, а может быть, и на смерть.
И Варенька терялась в догадках: что же такое сделала, а вернее, не сделала эта красивая женщина? Теперь она уже разглядела свою соседку и не могла не восхищаться роскошными, тяжелыми, гладкими, будто расплавленная смола, волосами, огромными черными глазами, чувственным алым ртом, точеными чертами лица – почти совершенно правильного с точки зрения индийского канона. Воистину, перед нею была одна из тех небесных апсар, которые без труда могли соблазнить и воина, и труженика, и богатого бездельника, и аскета, и бога. Каждая линия ее тела дышала назойливой чувственностью, запах пота смешивался с запахом благовоний, и Варенька вдруг показалась себе такой невзрачной, бледной… просто- таки серой по сравнению с этой яркой красотою, что, уязвленная обидным сравнением, поднялась – и побрела от решетки прочь, в свой угол.
Слезы вдруг подступили к глазам. Поскольку мысли ее все вертелись вокруг Василия, она вдруг представила его, уже ворвавшегося сюда, в этот отвратительный зиндан, расшвырявшего стражников, разметавшего стены, двери – и застывшего на пороге с руками, простертыми к ней, Вареньке. И ей вдруг вообразился косой, оценивающий взгляд, который Василий бросит сквозь решетку на «апсару», благоухающую так остро, пряно и призывно, что…
Что могло быть потом, Варенька воображать не стала: грозно назвала себя дурой, дурищей. Нашла время ревновать!
Варенька улыбнулась пристыженно, оглянувшись на соседку с видом самым пренебрежительным (волосы у нее слишком черные и какие-то маслянистые, словно бы давно не мытые, и рот слишком велик, и бедра просто-таки несоразмерно широки, а ноги, между прочим, коротковаты, щиколотки же толсты и некрасивы!), – как вдруг наткнулась на ее изумленный взгляд.
Мало сказать – изумленный! Вид у незнакомки был совершенно ошарашенный, словно перед нею была не белая женщина в лохмотьях, а по меньшей мере… по меньшей мере отвратительная кобра, только что свалившаяся с небес или просочившаяся сквозь плотно пригнанные плиты пола. Да, лишь на лютую змеищу можно было смотреть с такой гадливостью! Изумление в глазах узницы резко сменилось отвращением.
