хлеб стоил двадцать копеек, а профессора в университетах не брали взяток. Поначалу Роман тоже спрашивал всякую ерунду: вышла ли полностью киноэпопея «Освобождение», написал ли Юлиан Семенов продолжение про Штирлица, какие новые книги выпустили Стругацкие, не случилось ли советско-китайской войны, когда умрет Брежнев и про что была третья серия «Звездных войн».
Его ждали удивительные новости из будущего. Георгий предусмотрительно закачал на свой мультифункционал огромную фильмотеку, включая все серии «Звездных войн», «Терминатора», «Чужих», «Повелителя Колец», «Хищника» и «Матрицы». В сотнях гигабайт уместилась также солидная библиотека пиратских – из Интернета – книг и сборников документов. Роман просматривал эти файлы в полном обалдении.
А потом он услышал о случившемся в следующие десятилетия: о перестройке, развале сверхдержавы, гражданских войнах на руинах СССР. Конечно, на звездолете он узнал, что его страна не дожила до XXIII века, но в голове не укладывалось, что катастрофа случится так скоро. Шок продолжался несколько дней, да и после Рома не смог смириться с ужасным известием.
В полночь 31 января, когда поезд приближался к Орше, декрет Совнаркома перевел страну на новый стиль, и наступило 14 февраля. Вскоре после полудня Роман и Георгий, сопровождаемые матросами мамаевского отделения, вступили в знакомый особняк Ставки возле Театральной площади Могилева. Крыленко в Ставке не застали – главковерх в своем вагоне колесил вдоль фронта. Оставленные за старших начштаба генерал Бонч-Бруевич и большевик Мясников пребывали в унылых настроениях.
Не то чтобы питерские посланцы очень нуждались в рассказе могилевских начальников. О печальном состоянии войск они прекрасно знали, поскольку читали массу книг на эту тему. Рапорт фронтовых руководителей лишь подтвердил пессимистические предположения.
Бонч-Бруевич и его помощник генерал Лукирский начали, согласно боевым уставам, со сведений о противнике. По данным разведки, на протяжении осени и зимы австро-германское командование сняло с Восточного фронта и перебросило на более важные направления десятки первоклассных дивизий. В настоящее время против ослабленных армий России стояло порядка полумиллиона штыков и сабель противника, сведенных в три десятка дивизий. Затем генералы угрюмо доложили, что с русской стороны войск немногим больше, что фронт лишь обозначен, что многие участки оставлены войсками и совершенно никем не охраняются. Если в начале января на Западном фронте протяженностью около 450 верст имелось по спискам полтораста тысяч штыков, то сегодня их стало, по самым оптимистичным оценкам, вдвое меньше. Офицеры и солдаты без разрешения уезжают в тыл, к семьям, и нет никакой возможности прекратить массовое дезертирство. Казаки уходили с фронта целыми дивизиями, в большинстве полков осталось по две сотни личного состава.
– Снабжение фронта полностью прекратилось, – чуть не со слезами на глазах говорил Бонч-Бруевич. – От недостатка фуража начался падеж лошадей, конный состав в полном расстройстве. Оттого неспособна к передвижениям артиллерия. Гибнет имущество, потому что не охраняются склады – корпусные и дивизионные. В процессе братания с австро-германцами офицеры и солдаты продают неприятелю все, что можно поменять на хлеб и консервы.
– Вы сообщали эти сведения вышестоящему командованию? – сухим официальным тоном осведомился Роман.
– Так точно. И лично товарищу Крыленко, и Совету военных комиссаров…
– То есть тому же Крыленко вкупе с великими палковводцами Дыбенко и Антоновым-Овсеенко, – презрительно прервал генерала Георгий. – Вы не пытались доложить о безобразиях непосредственно в Совнарком?
Замявшись, Бонч-Бруевич ответил:
– Никак нет, писать лично товарищу Ленину я посчитал неудобным. Однако я написал обо всем своему брату. Не сомневаюсь, он передал мое донесение Владимиру Ильичу.
– Гражданин генерал, – укоризненно произнес Роман. – Ваша деликатность в такой ответственный момент может оказаться гибельной для державы. Попрошу вас подготовить подробный рапорт. Мы передадим документ в нужные руки.
Гога добавил, строго нахмурившись:
– Обязательно изложите на бумаге ваши соображения о создании завесы, равно как о препятствиях, чинимых главковерхом.
Мрачно посмотрев на него, Мясников темпераментно вскричал:
– Вы в ВЧК и об этом знаете!
– ВЧК знает все, – сурово произнес Георгий.
На самом деле они знали печальную историю завесы из мемуаров Бонч-Бруевича, но сообщать предкам подобные подробности не собирались. Разволновавшись, горячий кавказский большевик Александр Федорович Мясников – по-настоящему его звали Александр Мартуни Мясникян – поспешил обозначить собственную позицию.
– Товарищи, мы должны сохранять бдительность, – возбужденно заявил заместитель главковерха. – Вот гражданин Михаил Дмитриевич предлагает отобрать надежных солдат, готовых защищать революцию, поставить командирами порядочных офицеров и, понимаешь, устроить какую-то завесу.
– Совершенно верно, – подтвердил Бонч-Бруевич. – Несмотря на деморализацию, в армии остаются солдаты, унтер-офицеры, офицеры и генералы, готовые честно и мужественно отразить наступление немцев, если переговоры сорвутся и германские дивизии двинутся в глубь России. Мы обязаны сформировать из этих надежных людей пусть малочисленные, но дисциплинированные воинские части. Подобную армию – небольшую, но боеспособную – возможно великолепно оснастить за счет того вооружения и снаряжения, которое втуне лежит на неохраняемых складах и вскоре попадет в руки врага. Таким образом, из этих частей мы создадим заслон, или завесу, чтобы прикрыть основные направления…
– Хорошо говорите, – прервал его, вскочив со стула, Мясников. – А помните, что вам отвечал товарищ Крыленко?
– Помню. Без малейших на то веских оснований товарищ Крыленко боится, что такая армия повернет штыки против большевиков. Поэтому, стоило мне предложить какую-нибудь часть для переформирования, всех офицеров и солдат этой части немедленно увольняли со службы. Как следствие, на фронте вовсе не осталось войск, способных оказать сопротивление неприятелю… – Генерал вздохнул и обратился к присланным из Питера проверяющим: – Товарищи члены ВЧК, разрешите удалиться, дабы подготовить необходимый документ.
– Товарищи члены разрешают, – величественным урчанием ответил ему Гога Левантов. – А пока товарищи члены побеседуют с товарищем Александром Федоровичем.
Когда генерал вышел, Мясников попытался убедить столичных посланцев в своей правоте. По его мнению, революционная армия, несмотря на массовое разбегание личного состава, сохраняла боеспособность и могла остановить германское наступление.
– Слушайте, не будет никакого наступления! – восклицал Мясников. – Вы же сами знаете, на русском фронте немцы совсем мало дивизий оставили. А наши полки очень хорошо дерутся. Наша армия вполне боеспособна – мы поляков побили как полагается!
Не замечая скептических усмешек, он с удовольствием рассказал о единственной пока настоящей победе революционной армии.
Первый польский корпус под командованием генерала Юзефа Довбор-Мусницкого в составе двенадцати стрелковых полков, трех уланских полков и тяжелой артиллерии, распределенных по трем дивизиям, был серьезным боевым соединением. Революционные новшества не коснулись поляков, отказавшихся вводить у себя советы, комитеты и выборных командиров. Корпус располагался вокруг Могилева, в районе Орша – Смоленск – Жлобин – Гомель. В конце января Крыленко решил прикрыть поляками германский фронт, но Довбор-Мусницкий взбунтовался, повел свои дивизии на Ставку, даже захватил город Рогачев и станцию Жлобин. Против мятежников были двинуты крепкие части, состоявшие из латышей, сибиряков и матросов. Командовал карательной экспедицией царский полковник Иероним Вацетис, командир Латышского полка, перешедший на сторону революции. Умело используя артиллерию, Вацетис разбил две польские дивизии, принудив к отступлению. Мясников, разумеется, немного преувеличивал: на самом деле поляков не разбили, но только слегка потрепали, и корпус в полном порядке совершил марш в сторону Бобруйска.