- Мира, ты преувеличиваешь, - ответил я уже раздраженно. - А где Кинрю? - я оглянулся по сторонам. - Снова играет в свою вай ки?
- Нет, - возразила Мира. - Он занят похоронами, - объяснила она. Завтра похороны Катюши, - сказала индианка чеканным голосом. - Яков Андреевич, вы не забыли?
- Извини, - слова моей Миры меня смутили. - Но мое расследование продвигается к своей кульминационной точке, и я иногда забываю о самых важных вещах.
Мира взглянула на меня укоризненно, поджала губы, помедлила немного, а потом проговорила:
- Конечно!
Из-за стола я вышел уже расстроенным но тем не менее отправил лакея в цветочную лавку на Невском, где торговали цветами из зимнего сада. Как никак, а на дворе-то ноябрь.
- Только алые розы, - напутствовал я его.
- А как же, барин?! Неужто ж мы не понимаем? - ответил слуга, принимая от меня деньги.
Как только лакей ушел, в прихожей возникла Мира.
- Цветы для сирены? - осведомилась она.
Я закусил губу и ничего не сказал.
- Не говорите потом, что я не предупреждала вас, Яков Андреевич! сухо проговорила она, развернулась и хлопнула дверью.
'Вот и имей дело с женщинами!' - развел я руками.
Я вспомнил вопрос своего поручителя, когда меня принимали в Орден.
- Назовите свою самую сильную страсть, что служила преградой вам на пути добродетели?
И тогда я, смутившись, ответил:
- Женщины.
Но сегодня я не мог вспоминать свой ответ без невольной улыбки.
Как же я был тогда по-детски наивен!
И снова я мысленно увидел в своем сознании зеленоватые, томные глаза графини. Они манили меня, звали на верную погибель.
'И впрямь сирена', - подумал я. Но я должен был выполнить свой долг перед братством.
Я пожал плечами и оправил манжеты.
Почему бы не совместить приятное с полезным?! То, что она любит Елагина, ничуть не удручало меня. В конце-концов, это мне не помешает исполнить задуманное!
Спустя около часа вернулся посыльный.
- Да я все ждал, пока цветы из оранжереи привезут, - оправдывался он, сжимая в руках охапку огненно-красных роз.
Я велел обрезать им кончики и поставить в высокие этрусские вазы. Мира в этом участия на принимала, пришлось бедной Сашеньке обходиться самостоятельно.
Розы, расставленные по всему дому, наполнили своим благоуханием гостиную и прихожую. Составлением букета я занялся собственноручно. Алые розы должны были говорить графине Лидии о моей любви. Я и сам не знал, что чувствовал на самом деле в этот момент.
Я взял из вазы одну из роз, которая казалась мне наиболее прекрасной, и укололся ее шипом. На пальце выступила маленькая капелька крови. Эта роза напоминала мне ту, что алела в центре креста, там, где кровоточило сердце Спасителя. Именно такой крест был изображен на эмблеме нашего ордена вместе со скипетром.
- Красота-то какая! - воскликнула Саша и всхлипнула. - Жаль, что Катюша не увидит, - а потом утерла глаза платком.
- Жаль, - согласился я и тем не менее вновь взялся за составление букета.
Букет и в самом деле получился прекрасным: бутон к бутону, цветок к цветку. Я перевязал его парижскими лентами и вложил в цветы свою визитную карточку, на обратной стороне которой набросал небольшое стихотворение. Такие стихи обычно записывались в альбомы прекрасным дамам и чаще всего их называли альбомными. Я и сам был когда-то мастером такого рода виршей. А эти строки мне пришли в голову еще ночью:
Прими меня, мой юный друг!
Твое чело, твой лик прекрасен,
ведь ты - царица средь подруг,
и будто месяц взор твой ясен!
Твои черты меня зовут!
О, незнакомка под вуалью,
окутанная черной шалью,
твои глаза в Эдем влекут!
К чему ненужные упреки?
К чему ненужные слова?
Тобою дышат эти строки,
тобой моя душа жива!
Я уповал на то, что мои излияния тронут-таки душу неприступной красавицы, посмевшей посягнуть на наше святое братство.
- Иван! - позвал я лакея. - Снеси ка ты этот букет на Большую Мещанскую, - и объяснил, как ему найти странный домик графини.
Теперь мне предстояло наведаться к господину Кутузову, к которому у меня накопилось слишком много вопросов.
Во-первых, я хотел узнать у него подробности римского договора, о которых мне стало известно лишь из письма графини к Елагину.
Во-вторых, меня интересовала сама реликвия, о которой я был практически не осведомлен.
В-третьих, я рассчитывал получить у него рекомендации к царедворцу Скворцову.
Но в особняке Ивана Сергеевича меня ожидало горькое разочарование, оказалось, что мастер спешно выехал из столицы в свое заглазное имение. Так что теперь приходилось надеяться только на себя.
Мне невольно подумалось, что его внезапный отъезд может быть связан именно с римскими переговорами, в которых участвовали палестинцы. Я подозревал, что слуга просто-напросто не назвал мне истинного местопребывания своего господина.
Итак, передо мною возник вопрос: что делать дальше?
Для начала я решил заняться реликвией. Мне не оставалось ничего иного, как разузнать о ней у какого-то другого лица. Я задумался о том, кто мог быть в этом вопросе более осведомленным, чем я. К сожалению, я не был лично знаком ни с кем, кто бы принадлежал к капитулу братства, кроме Кутузова. Перебрав в уме несколько известных мне персон, состоявших в этом же Ордене, я остановил свой выбор на Борисе Георгиевиче Шварце, дворянине в четвертом поколении, имевшем одну из андреевских степеней, а потому занимавшемся в основном проблемами герметической философии. Я полагал, что он-то уж наверняка знаком с историей иерусалимской святыни. В ложе Борис Георгиевич занимал высокую должность блюстителя шпор и хоругви.
Я велел своему вознице отправляться на Английскую набережную, располагавшуюся по левому берегу Невы от памятника Петру Великому вплоть до Ново-Адмиралтийского канала. Особняк господина Шварца находился неподалеку. Его одноэтажные крылья плавно переходили в высокие двухэтажные пристройки, а каменная терраса венчалась балконами.
- Добро пожаловать! - радушно встретил меня Борис Георгиевич на пороге своей приемной. - Что привело вас в мой скромный дом?
Но я, однако, разглядел, что скромностью его апартаменты не отличались!
- Присаживайтесь, - указал он мне на пудовое кресло красного дерева.
Напротив, за таким же круглым столом, примостился сухонький черноглазый старичок в камлотовой длиннополой шинели.
- Давыд Измайлович, - представил мне его Шварц. - Антиквар с Подьяческих.
Давыд Измайлович поклонился и принялся сверлить меня своими пронырливыми глазками.
- Мне бы хотелось объясниться с вами наедине, - сказал я Шварцу.
