– Да, – тихо сказала Рита и поднялась.
– Ну что, пошла, что ли? – спросил Макар Семенович.
– Да. Мне пора.
– Так ты и не повидалась с Мариной…
– Так и не повидалась, – кивнула она.
– На похороны придешь?
– А когда похороны?
– Не знаю, – пожал плечами Макар Семенович. – Вот Пашка приедет – он назначит. Бумаги все оформит, деньги заплатит. Я помогу, конечно, чем могу, а все же его хлопоты, он – сын. Ты его дождешься?
Рита пожала плечами. Подошла к березе и осторожно отделила от коры одну черно-коричневую слоистую чешуйку. Положила ее в сумку, между страницами блокнота.
Макар Семенович смотрел недоумевающе.
– Я не знаю, дождусь или нет, – сказал Рита. – Но на всякий случай – прощайте.
– Ну, прощай… Может, тебя подвезти куда? Я на машине.
Рита покачала головой.
Она прошла мимо обгоревшего дома и смятых георгинов, вышла на школьный двор, поглядела на крыльцо с шарами. Курносая кудрявая девочка уже убежала. Наверное, где-нибудь играла в классики…
Рита поднялась на улицу Серышева, ведущую к Амуру. Вот красный кирпичный Штаб округа, раньше – кадетский корпус. Ровные, очень красивые жилые дома – типичные «сталинки», а в конце улицы несколько зданий за забором – тот самый военный госпиталь.
Рита не знала, что влечет ее сюда, почему она должна побывать здесь непременно сегодня. Словно бы долг исполняла. Только не знала чей. Определенно не свой!
От госпиталя вела к реке широкая лестница, а у ее подножия простирался огромный стадион, украшенный множеством статуй спортсменов. Огромные, жизнерадостные серебряные и бронзовые мужчины и женщины бежали, катались на коньках, метали диски… Рита смотрела на них со странным восторгом. Это были как бы даже не статуи, а люди – обитатели некоего странного поселения, раскинувшегося у подножия утеса, на амурском просторном берегу. Только небожители или такие вот невероятные существа могли поселиться на берегу этой огромной – куда там Волге, а Сена – вообще жалкий ручеек! – пугающей своими размерами реки. Плотно, мощно ворочались свинцовые волны в водовороте под каменными глыбами утеса – и уходили вдаль крутыми валами. На противоположном берегу возвышались синие-синие, словно бы из цветного стекла отлитые, круглые сопки. Солнце – яркое и чистое – опускалось в гряду облаков, причудливо раскрашенных бледно-лазоревым, оранжевым, чисто-фиолетовым, тускло-золотым. Небо над облаками медленно зеленело, высоко-высоко на смену солнцу уж выходил бледный, опалово-белый серп молодой луны, а над ним загоралась первая, почти неразличимая, призрачная звезда.
Рита долго смотрела на это невероятное явление, а солнце между тем все ярче и ярче наливалось червонным, алым, прощальным светом, опускалось все ниже в облака, и синева сгущалась, и месяц становился ярче, раскалялся серебряной белизной, и к первой звезде присоединилась другая и третья.
Рита спустилась к самой воде, на берег, усыпанный песком и галькой. Пахло рекой – так влажно, так успокоительно. Быстро-быстро катились вдаль амурские волны. Сонмище белых, мелких, чуть побольше комаров, прозрачных бабочек реяло над водой и порою с порывом ветра переносилось к берегу, а потом опять – к воде. Иногда это бледное облако окрашивалось густым золотым цветом – если попадало в последние солнечные лучи.
– Унеси мои беды, Амур, унеси! – неожиданно для самой себя попросила Рита. Ей захотелось искупаться, захотелось отдать огромной реке всю ту боль, которая терзала ее душу и тело, но по набережной гуляли люди – не станешь же раздеваться у них на глазах.
Она вынула из сумки носовой платок, вытерла им лицо и, завернув в него гальку для тяжести, бросила в воду. Нехитрое магическое действо означало, что она отдает Амуру свои печали и просит унести их далеко- далеко, подальше от нее!
Но Амур не пожелал ей помочь. Всплеснулась высокая волна, подбежала к ногам Риты – и положила ей под ноги на песок ее платочек.
Рита отпрянула. Впрочем, суеверный испуг тотчас миновал. Все объяснимо: недалеко от берега прошлепал небольшой пароходик, погнал волну, она и вынесла платок. Но на душе стало неприятно, тяжело, томительные предчувствия принялись ткать свою тягучую паутину. Рита подняла голову, посмотрела на разноцветный, словно занавес некоего волшебного театра, закат – и душа ее смирилась пред этой красотой.
Уже начало темнеть и совсем озверели комары, когда Рита оторвалась наконец от Амура, прошла через огромный, таинственный парк и по лестнице, полого и длинно ведущей от набережной, поднялась на Комсомольскую площадь. Отсюда до ее гостиницы было всего два квартала.
Подумала: надо узнать у дежурной телефон и позвонить из номера в аэропорт, узнать, во сколько завтра рейс на Москву, есть ли билеты. Если есть – улетит завтра. Если нет – при первом удобном случае. Она не будет ждать Павла. Последние сомнения после прогулки вдоль Амура исчезли. Словно бы утонули в серо-коричневых, тяжелых, отливающих свинцом волнах. Ведь они с Павлом все уже сказали друг другу, все свои «да» и «нет». Что прибавит новая встреча?
Рита вспомнила непреклонное выражение лица Павла, углубленный, словно внутрь себя самого устремленный взгляд. Он не передумает. Наоборот! Теперь, со смертью Марины Ивановны, не остается никого, кто отвлекал бы его от «гармонии с миром и собой». Он похоронит мать, вернется в Олкан, к подножию Багульной сопки, на каменистой гряде которой начертано имя Светланы, – и будет безропотно ожидать исхода своей жизни.
Рита подумала о его отце. Нет, Павел не в него. Да и, судя по всему, не в мать. Те были борцы – с миром и с самими собой, он – созерцатель. Ну что ж, пусть Bon Dieu наградит его вечным, непоколебимым душевным покоем!
