зиму отапливая различные советские учреждения, а также баню на улице Ковалихе, куда частенько хаживало городское начальство.
«Имелось распоряжение правительства о полном уничтожении всего «энского запаса» ценных бумаг, – писал Русанов. – Однако в это же время на европейских биржах произошел массовый выброс «романовок» и «думок». Они были еще в большой цене, и лица, продававшие их, получили немалую прибыль. Тогда предполагалось, что дензнаки попали в Европу через Прибалтику и Финляндию и поступили из казанского золотого запаса, перехваченного белогвардейцами. Но есть данные, позволяющие предположить, что они тайными путями переправлялись из Энска. Мешки похищались непосредственно из котельной бани на Ковалихе, для чего под стеной был вырыт подземный ход, ведущий в сарай с углем. Непосредственное отношение к обеспечению секретности уничтожения денег имел отряд чекистов, которым командовал Верин. По некоторым сведениям, он часто оставался в помещении котельной один. Пользуясь своим служебным положением, он обеспечивал хищение ценных бумаг, вместо которых сжигалась обычная резаная бумага, которую, согласно приказу того же Верина, тайно доставляли из находящейся неподалеку типографии. Что касается средств, которые были выручены за проданные на европейских биржах «романовки» и «думки», то они перечислялись на счет некоего Гаврилова в банке «Crйdit Lyonnais». Гаврилов – один из псевдонимов товарища Юрского, известного прежде как Андрей Туманский. Юрский с 1919 года постоянно курсировал между нашей страной и заграницей, где исполнял особые задания…»
Тут донос Русанова обрывался. Более поздних материалов в деле не было, кроме пресловутой справки о сердечной недостаточности. Видимо, когда Русанов дописал эту оборванную на середине строку, ему внезапно попала вожжа под хвост – и он кинулся осуществлять ту самую попытку к бегству, которая стоила ему жизни. А может быть, что-то другое там произошло, в кабинете следователя Полякова в тюрьме на Арзамасском шоссе? Тайна сия велика есть, темна вода во облацех, никто теперь ничего не узнает, мертвы и Русанов, и Поляков.
А впрочем, неважно. И сами Русанов и Поляков не важны. Важны деньги, которые прилипли к рукам Юрского. И важны передвижения Риты Ле Буа, его бывшей знакомой, по Стране Советов…
Деньги, если показания Русанова не вымысел, если они и в самом деле прилипли к рукам Гаврилова (Юрского, Сазонова), находятся сейчас в банке «Crйdit Lyonnais», недоступном любому нормальному советскому человеку. А вот Рите Ле Буа они доступны. Или… Бредовая, конечно, мысль, но в качестве превентивной версии вполне сойдет. Что, если банковский счет в упомянутом «Crйdit Lyonnais» Юрский завещал своему сыну, назначив Риту Ле Буа душеприказчицей? И теперь она пытается или добиться от Павлова доверенности на распоряжение деньгами, или вообще заставить рвануть в Европу, поближе к папенькиному наследству?
Звучит, конечно, авантюрно. Вернее, в духе авантюрных романов. Ну просто книжка «Наследник из Калькутты»! Однако донесение Ждана про разговоры о кладе, который Павлову оставил в наследство отец… Это треп? Или не треп?
Судя по информации из Олкана и Х., Павлов не делает никаких попыток сорваться с места и ринуться получать какое-либо наследство или искать клад. Съездил в Х., похоронил мать – и вернулся на железнодорожную станцию, где работает кочегаром.
Неужели Рита Ле Буа выманила у него доверенность? И теперь она – распорядительница счетов Гаврилова (Юрского, Сазонова)? Если да, то где она держит доверенность? Кому-то передала на хранение? Прячет среди своих вещей в гостинице?
Или то, что пришло в голову Храмову на эту тему, – всего лишь домыслы и фантазии, а речь идет о чем-то другом?
Пока неизвестно. Дело непростое, требует самого пристального внимания. Понятно только одно: Риту Ле Буа необходимо задержать в Энске. У нее билет до Парижа… Ну так не полетит она ни в какой Париж! Пока, во всяком случае.
1944 год
Кажется, проживи Татьяна Ле Буа еще век или даже два, а все равно тех дней, последних дней оккупации не забудет никогда!
Началось с того, что в Париже появилась наконец Рита.
За годы, прошедшие после того, как дочь, встав на ноги, ушла в маки€, Татьяна постарела лет на десять, измученная тревогой за Риту. Сведения о ней приходили только урывками и обрывками (жива и здорова, вот и все сведения!), причем поступали они сначала к Краснопольскому, а уже потом тот сообщал их Ле Буа – через Сазонова, который благодаря ему теперь работал на заводе «Рено» счетоводом. Потом Краснопольского арестовали, отправили снова в Компьень, а затем и в Бухенвальд, и связь осуществлялась через того самого Жерома, который когда-то спасал Риту в подземелье Нотр-Дам де Лоретт.
Всеволод Юрьевич так и жил у Ле Буа. Они все очень сдружились за это время, и дружба с ним была большим облегчением для Татьяны. Сазонов очень любил слушать ее рассказы о прошлом – далеком, невозвратимом прошлом! Татьяна даже удивлялась, что кого-то может до такой степени интересовать жизнь ее прежней, вдребезги разбившейся семьи, жизнь Шатиловых: и в Москве, и в Энске, и во время странствий по России, и даже в Харбине. Со временем она заметила, что Всеволод Юрьевич с почти маниакальным упорством наводит ее на две темы: планировка дома управляющего сормовскими заводами и пребывание Шатиловых в Харбине. Он хотел знать о Харбине всякую малость: что за город, как там жилось, как велось хозяйство в доме Чжена, как управлялась со своими делами экономка Чжена, Марина. Ну а про ее сына Павлика Всеволод Юрьевич вообще готов был слушать часами, Татьяна уже умаялась говорить одно и то же.
– Я всегда хотел сына, – извиняющимся тоном пояснил Сазонов. – Очень хотел! Я был глуп в молодые годы… У меня мог быть сын, такой же мальчик, как этот Павлик, о котором вы так мило рассказываете, Танечка.
– О Господи, Всеволод Юрьевич, – вздохнула та, – вот уж и представить не могла, что вы такой идеалист и мечтатель. Павлик уже давно не мальчик, ему под тридцать, наверняка у него жена, дети. А может, они с Мариной поддались общему безумному поветрию и вернулись в Россию. Помню, еще мамочка была жива, и ей одна знакомая писала, что в конце тридцатых все русские в Харбине, в Шанхае поверили советской пропаганде и ринулись возвращаться. Ну и что их ждало в Совдепии? Какой обретенный рай? Лагеря, лесоповалы… Просто удивляюсь, как им смогли так голову заморочить, этим несчастным!
Всеволод Юрьевич, который не сходя с места мог бы перечислить столько одурманенных им самим несчастных, отправленных из Франции в совдеповский рай, что сосчитать их недостало бы пальцев на обеих руках и у него, и у Татьяны, тоскливо вздохнул в ответ. Почему-то лишь сейчас до него дошло, что Павлик мог вырасти, а Марина, со свойственной ей безумной решительностью, и впрямь переменила в очередной раз свои политические пристрастия и кинулась в Советскую Россию… чтобы принять там скорую и мученическую кончину.
