у них возникнет насущная потребность убедить в этом других, которые в свою очередь понесут услышанное дальше. Не пройдет и года, как все станут думать одинаково, а на тех, кто останется при своем мнении, будут смотреть как на сумасшедших или мерзавцев.
— Ваша Иносенсия, вы это уже говорили, — осмелился напомнить Рогге.
— Да, говорила, но я еще говорила, что для этого нужна подходящая пьеса. Те, что так понравились вам, не годятся по одной причине: те, кто их писал, врали и знали, что врут. Они старались угодить новому королю, но прекрасно помнили старого и, выставляя его тираном и преступником, не могли справиться с собственным чувством истины. Даже лучший маг не заставит людей поверить словам этих писак, потому что они сами в них не верили.
Иное дело этот Перше, он действительно ненавидит горбуна и боится его. Он верит в его преступления и хочет, чтобы он был наказан, а добродетель восторжествовала. Для него Александр Тагэре — исчадие ада, а те, кто его уничтожает, — герои и защитники справедливости. С этой пьеской мы добьемся того, что хотим… Кстати, стоило бы взглянуть и на самого поэта, даже если б он нам не пригодился, он на самом деле хорошо пишет. Наверняка у него есть и другие пьесы. Их мы тоже поставим.
— А эти-то зачем?
— Неужели ты думаешь, что, убедив Арцию, что Александр был плох, мы разом покончим со всяким недовольством? В Ифране и Элле все спокойно, но этот покой дался тамошним монархам недешево. Арцийцы же привыкли слишком много думать и слишком многого хотеть, с ними будет сложно… Труппы должны обновлять представления несколько раз в год, люди привыкнут к бесплатному развлечению. Тогда, когда вновь понадобится сделать белое черным, а я думаю, это будет довольно скоро, мы легко заставим их видеть то, что хотим мы… Я не слишком навязчива в своих объяснениях?
— Слова Ее Иносенсии полны глубокого смысла, — галантно склонил голову Селестин Рогге. — Признаться, я не понимал, как Жозефу удавалось собирать тройной налог и при этом держать армии на трех границах сразу… Но вы хотели видеть поэта, сейчас он войдет.
И он действительно вошел. Бриан заметно волновался, и лицо его блестело от пота. На подкашивающихся ногах брат Армана доковылял до стола, за котором сидели двое богато одетых придворных и ослепительно прекрасная женщина в белом. Бриан поклонился и застыл, преданно глядя в глаза элегантному вельможе с маршальской цепью на шее, однако первой заговорила женщина:
— Мне хотелось бы узнать, почтенный…
— Бриан Перше, — напомнил второй мужчина.
— Да-да… Так вот, мне хотелось бы узнать, как вы написали вашу пьесу, откуда вы узнали о событиях, про которые так убедительно рассказываете. Вы встречались с горбуном?
Пот снова прошиб Бриана — он понял, что его уличают во лжи. Еще мгновение назад казавшаяся столь удачной мысль взять одну из безумных пьес Армана и переписать ее, заменив имена действующих лиц, оказалась смертельно опасной. Сейчас господин в платье с алой оторочкой, оказавшийся — как он сразу этого не понял! — магистром Красной Палаты, арестует его за клевету в адрес коронованных особ. Это, как он сам слышал утром, означает отрубленное ухо и изгнание из Мунта. И как он посмел замахнуться на пусть и покойного, но короля. Хотя… Он не намерен отвечать за выходки Армана, который не только сидит у него на шее, но и пишет такие опасные вещи.
— Не смею лгать Ее Иносенсии, — Бриан пожирал глазами Анастазию, — у меня есть брат…
— Это он написал пьесу?
— Э… А… Да, он!
— А почему ее принес ты?
— Видите ли… Мой брат… Он — поэт… Он только и делает, что пишет. Сидит дома и марает бумагу. Прошу простить, но только на перья и чернильный корень уходит не менее десяти аргов в месяц… Я же работаю…
— Писцом в торговой палате, — насмешливо уточнил «красный», — и я полагаю, что эти десять аргов следует вычитать из твоего жалованья…
— Монсигнор…
— Мы не о том говорим, — вмешалась женщина, и мужчины сразу примолкли, — твой брат пишет трагедии?
— Он все пишет — и трагедии, и комедии, а сейчас все больше эти… поэзии… Вирши, знаете ли…
— Будет очень любопытно почитать. Мне кажется, твой брат не без таланта, но вернемся к «Кровавому горбуну». Откуда твой брат узнал то, о чем написал, если, по твоим словам, он не выходит из дома. Кто ему рассказал? Ты?
— Нет, я…
— Что ж, придется спросить твоего брата…
— Моя сигнора… Ваша Иносенсия… — Бриана колотила дрожь, его обычно довольно-таки низкий голос сорвался на кошачий визг. — Мой брат ничего не знает…
— Значит, это все-таки ты?
— Нет, брат!
— Я уже ничего не понимаю, — вмешался Рогге, — кто же ее написал?
— Разве непонятно? — подняла брови циалианка. — Написал, разумеется, отсутствующий здесь поэт, и отлично написал. Но ведь это была пьеса не про Александра Тагэре. Не так ли?
— Да, — сглотнул Бриан, — про какого-то Би… Биви… Бивинура.
— Бивинуара, — поправил Дюбарр, — легендарный хаонгский король, погиб задолго до Анхеля Светлого.
— Что, он действительно перебил столько родственников? — заинтересовался кардинал.
— По-моему, все-таки меньше, — пожал плечами магистр, — как, писарь?
— Ме-меньше, — признал вконец ошалевший Бриан, — я взял два убийства из другой пьесы…
— Вот мы и выяснили, — торжествующе улыбнулась Ее Иносенсия, став еще красивее, — этот человек нашел единственный возможный выход. Он взял пьесу, автор которой верил в то, о чем писал, и заменил имена. Только так и Могло случиться. Успокойся, сын мой, — в устах молодой красавицы эти слова прозвучали нелепо, но Бриану было не до того, — тебя никто ни в чем не обвиняет. Более того, ты и твой брат будете награждены. Мне нужны и другие вещи твоего брата, принеси их, а тебе придется возглавить труппу актеров, которые будут их ставить. С твоими исправлениями, разумеется, так как нам нет дела до мертвых хаонгских королей.
2895 год от В.И.
9-й день месяца Сирены
АРЦИЯ. ГРАН-ГИЙО
Эгону Фарни было очень стыдно. Стыдно, что в такие подлые времена он счастлив. Барон любил жену, обожал приемных детей и был в восторге от гостей. В довершение всего светило солнце, искрился снег, небо отливало весенней синевой, и как-то не верилось, что под ним могут твориться мерзкие и грязные дела. Владетель Гран-Гийо поправил берет с пером и повернулся к стоявшему рядом Рафаэлю Кэрне.
— Будь я проклят, если это не гости! Ну и славно…
— Если это друзья, — покачал головой мириец. В последнее время Кэрна старательно следовал советам Крапивника, и кое-что у него и впрямь получалось. По крайней мере, он расхаживал по замку, и ни у кого это не вызывало ни вопросов, ни удивления. Николай твердо обосновался в Гран-Гийо в качестве замкового клирика, так как предыдущий, помнивший еще деда нынешнего барона, очень кстати умер в конце осени. Яфе, соизволивший расстаться со своей бородой, в глазах северян легко сошел за троюродного племянника сигноры Клотильды, чья кузина некогда вышла замуж за сигнора из Кер- Эрасти.
