нечто вовсе несусветное. Если мне положено последнее желание, скажите, кто это и где вы его откопали?
— Я? — задохнулся от негодования Серпьент Кулебрин. — Я-то крапивное семя, а вот ты кто такой?
И тут Базиль Гризье расхохотался, закинув красивую голову. Он не кривлялся, не фиглярствовал, а именно смеялся, безуспешно пытаясь стереть выступившие слезы.
— Не вижу ничего смешного, — надулся Крапивник, — я Хозяин Крапивы и всего сопредельного. Мне подвластна…
Базиль, дрожа то ли от смеха, то ли от холода, только махнул рукой, не в силах ничего сказать.
— Ты у меня сейчас смеяться перестанешь, — нахмурился вконец разобидевшийся Серпьент.
Рафаэль не так уж хорошо и знал Базиля, тот всегда был тенью своего сволочного братца, но Жорес, окажись он в такой ситуации, вел бы себя иначе. Уж в этом-то Кэрна был уверен. Аганн мог угрожать, оправдываться, обещать выкуп, предлагать обменять его на кого-то из пленных или заложников, да мало ли что, но такой безнадежной дерзости ожидать от него не приходилось.
Если б граф Мо умолял, торговался или валил все на Тартю, Рогге и брата, Рито прикончил бы его не задумываясь, но пленник не умолял и даже ничего не предлагал. Это сбивало с толку.
— Где дети Александра?
— Где-то.
— Ты должен знать.
— Я никому и ничего не должен. Маркиз, давайте закончим этот дурацкий разговор. И вообще все закончим — холодно…
— Потерпишь… Куда и зачем ты ехал?
— По делам, — пожал плечами Гризье.
— Да в Гвару он едет, — доложил Крапивник.
— К Лосю?!
— Ага, что-то там про лосей было такое…
— Николай, обыщи его.
Эрастианец несколько смущенно перетряхнул ворох одежды, но, кроме атэвской монетки с пробитым отверстием, лежавшей отдельно от кошелька, не нашел ничего.
— Это носил в гриве Дженнах, — удивился Яфе, — откуда она у сына собаки?
— Нашел, — соизволил ответить пленник, — на дороге, взял на счастье.
— Сухейль-арад note 26 верен своему коню, как конь всаднику. Он нашел Дженнаха, а ты нашел нас.
В лиловых глазах мелькнуло что-то малопонятное.
— Теперь буду знать. Впрочем, я так и думал, что эта штука неспроста, потому и поднял. Как бы то ни было, я вас догнал. Тартю и матушка могут быть довольны. Надеюсь, они узнают о нашей встрече, а то неудобно получится.
— Мы уж постараемся, — заверил Кулебрин.
— Брат мой, — Николай не оставлял попыток убедить пленника хотя бы осенить себя Знаком, — зачем так говорить на пороге Вечности? Сейчас надо думать о другом…
— А как же мне разговаривать? — перебил Базиль. — Дергать Творца за подол, когда прихватило? Пошло. Да и плевать ему и на меня, и на вас, и на все остальное.
— Раз уж ты заговорил, — быстро сказал Рито, — ответь, зачем тебе Лось?
— Я везу ему приказ признать Пьера Тартю своим сюзереном и заплатить налоги.
Так. Вот это новость! За такое Лось отвернет башку и не чихнет. Сандер и тот Рорику не приказывал, а это ничтожество Тартю! Но если так…
— Лось за такое убьет.
— Вряд ли, ведь меня убьете вы, так что у гварского графа ничего не получится.
— Рехнулся только ты или твои люди тоже?
— Нет, они в здравом рассудке. Отряд новой гвардии проводит меня до границы и станет лагерем, дальше я поеду один.
— Не обольщайся. Люди Лося тебя встретят. Про Гразу в Гваре знают, так что граница на замке.
— Значит, встретят. Прятаться не буду.
— Дай ему меч, — внезапно подал голос Яфе, — он враг и сын врага, но не гиена. Пусть умрет как мужчина.
— Попробую, — согласился Базиль, — если б со мной были мой братец, причем в надлежащем виде, и парочка дядюшек, у нас вышел бы прелестный бой, а так… Приложу все усилия, но очень удивлюсь, если маркиз Гаэтано не прикончит меня вторым выпадом. Я даже согреться не успею.
— Одевайся, — заорал Рафаэль, — и убирайся к Проклятому, чтобы духу твоего здесь не было!
— К Проклятому? — переспросил Базиль, наклоняясь за рубашкой. — А это мысль. Самая подходящая для меня компания.
2895 год от В.И.
1-й день месяца Волка
МИРИЯ. КЕР-ЭРАСТИ
Если бы тридцать пять лет назад Энрике Кэрне сказали, что самым тяжким испытанием для него будет дотронуться до Эвфразии, он бы рассмеялся. Как часто нам кажется невозможным именно то, что сбывается. Герцог отточенным движением подал обернутую лиловым плащом руку закутанной в белое супруге. Траура по дочери Эвфразия не носила — не считала нужным, ведь, посвятив себя небу, нельзя скорбеть о земном. К тому же мать так и не простила Дариоло отказа от пострига и бегства, она вообще не умела прощать. Думать, впрочем, тоже.
Двери, ведущие в Тронный зал, распахнулись, церемониймейстер трижды ударил жезлом в пол, возвещая о появлении повелителя Мирии. Энрике, твердо ступая по черному мрамору и соразмеряя свой шаг с шажками Эвфразии, прошел к украшенному пылающим сердцем трону. Герцог представлял, что будет говорить Жорес Вилльо-старший, прибывший вчера вечером в качестве нового арцийского посла. Энрике знал, чего от него ждут и что должен сделать, как владыка не столь уж и большого государства и верный сын Церкви Единой и Единственной.
Брат бывшей арцийской королевы и дядя будущей был все еще хорош собой. Высокий, светловолосый, в элегантном темно-красном костюме, оживленном орденскими цепями, он казался воплощением благородства и значимости. Энрике наклонил голову в ответ на прозвучавшее приветствие.
— Я готов выслушать послание Пьера Тартю. Говорите.
— Мой герцог, — если Вилльо и был ошарашен, то виду не показал, — я говорю от имени Его Величества короля Арции Пьера Седьмого Лумэна.
— Нет, граф, вы не представляете и не можете представлять короля Арции по причинам, которые знаете не хуже меня. Престол Мунта не может занимать бастард или потомок бастардов. Престол Мунта не может занимать узурпатор. В настоящее время по праву крови и по завещанию Александра Тагэре королем является старший сын герцога Ларрэна Этьен.
Энрике спокойно смотрел на посла Тартю, ожидая ответа. «Рафаэль, где бы ты ни был. Когда-то я предал и оскорбил и тебя, и Даро, но я больше никогда не предам ни тебя, ни память девочки. Никогда».
— Монсигнор, — Жорес все еще пытался уладить дело миром, — я понимаю, что вы скорбите о вашей дочери и ее супруге. Поверьте, Его Величество скорбит о них не меньше. Так же как и о юном герцоге Ларрэне и его брате, скончавшихся от скоротечной горячки.
— Я не желаю слышать под этими сводами о скорби Пьера Тартю, в которую я не верю, равно как и
