Вдогонку ей загремел четвертый выстрел, и дробь ударила по листьям вековой липы.
На террасе все молча наблюдали за бегством крестьян.
Наверху послышался звук преломленного ружья, и две пустые латунные гильзы, громко прокатившись по карнизу, упали к ногам стоящих. Звук этот вывел всех из оцепенения.
Тетушка со вздохом подошла к Татьяне и обняла ее, произнеся:
– Ах, милое дитя… прости этих грубых мужиков.
– Они по-иному не привыкли, – Красновский нагнулся и, подняв одну из гильз, понюхал ее: – Ай, ай, ай… И запах пороха нам сладок и приятен.
– А из-за чего они подрались? – спросила Красновская.
– Да какая вам разница! – усмехнулся Клюгин, ссутулившись и глубоко засунув руки в карманы брюк. – Мужики живут для работы, пьянства и драк. Suum cuique…
– Ах озорники, ах баловцы! – бормотал Федор Христофорович, укоризненно качая головой.
– Смутьяны, да и только, – басил дьякон.
Крестьянская толпа, забежав за липы, остановилась в нерешительности.
– Мне кажется, что им нравится драться, – тихо произнесла Татьяна, обращаясь к одному Роману.
В ее голосе чувствовалось разочарование.
– Это нужно им, – ответил Роман.
– Нужно?
– Да. Тебе трудно понять это.
Она отвела взгляд и посмотрела на стоящую за липами толпу.
– Трудно. Но я смогу понять их. Я всех смогу понять.
Роман смотрел, любуясь ею.
На террасу вошел Антон Петрович, напевая что-то бодрое итальянское.
В руках он нес ружье и патронташ.
– Le combat querait fin faute de combattants! – громко произнес он, швыряя патронташ в угол и опираясь на ружье. – Вот так-то, друзья мои!
– Антоша, ты, надеюсь, не в них стрелял? – подошла к нему тетушка.
– Что за глупости, радость моя! – он поцеловал ей руку. – Я стрелял, так сказать, по ветвям. А что, напугал вас? Напугал?
– Нас, брат, напугать трудно! – засмеялся Красновский. – А вот мужики, по-моему, не в шутку сдрейфили!
– Мужики? – Антон Петрович прислонил ружье к комоду. – Да они через полчаса здесь опять запляшут!
– Безусловно, – согласился Клюгин, пробираясь к столу и усаживаясь на свое место. – И любить вас будут еще больше прежнего.
– Все хорошо, все хорошо, друзья мои! – заговорил дядюшка, обнимая мужчин и целуя женщинам руки. – Все чудно и так прелестно, как никогда, Татьяна Александровна! Свет очей наших, тебя испугали?
Он взял обе ее руки и, целуя их, бормотал:
– Прости, прости, дитя, и этих варваров… и… меня, старого дурня…
– Антон Петрович, я не боюсь! – произнесла Татьяна с улыбкой, и все засмеялись.
– О смелое, трижды смелое дитя! – Антон Петрович опустился перед ней на колено и опять припал к ее руке. – Ты поняла, ты все поняла и не винишь ни их, неразумных, ни меня, глупого!
– Антоша, Татьяна Александровна по доброте своей тебя не винит, но мы… – с укоризненной улыбкой покачала головой тетушка, – мы все еле живы после такой пальбы. Как ты решился на такое?
– Я? – Антон Петрович встал и повернулся к тетушке.
Лицо его мгновенно преобразилось, став строгим, надменным и величественным, он повел плечами, словно почувствовав на них царственную тогу, шагнул к тетушке и, медленно подняв вверх указательный палец, заговорил:
Он обвел всех тяжелым взглядом и вдруг, резко опустив свой перст, указал им на фельдшера:
– Андрей Викторович Клюгин!
– Браво! – выдохнул Красновский, и все зааплодировали.
– Это совершенно верно! – подтвердил Рукавитинов.
– Андрей Викторович – наш кремень! – хлопала в ладоши тетушка.
