– Друзья! – дядюшка подошел к столу и поднял свой бокал. – Я предлагаю поднять бокалы во здравие неутомимого и непоколебимого эскулапа наших хлябей и расселин, ревнителя здравого смысла и критического ума Андрея Викторовича Клюгина!
– Отлично! – захмелевший Красновский склонился над столом, ища свой бокал. – Отлично… Я бы еще добавил, – он нашел бокал и поднял его нетвердой рукой, – что Андрей Викторович, хоть мы порой и ворчим на него, является тем критическим скальпелем, который частенько… да, да, частенько, в спорах пускает нам стариковскую кровь.
– И тем самым поддерживает наше здоровье! – подхватил Антон Петрович. – За вас, Андрей Викторович!
Все потянулись бокалами к фельдшеру, который все это время неподвижно сидел за столом, свесив голову на грудь. Как и Красновский, он сильно захмелел.
– Андрей Викторович! – окликнул его Антон Петрович. – Мы все пьем за вас!
Клюгин со вздохом поднял свое побледневшее лицо, взял бокал и стал медленно приподниматься.
Все стали чокаться с ним.
Клюгин молча кивал головой, глядя вниз и как будто неотвязно думая о чем-то другом. Роман последним коснулся его бокала своим и произнес:
– Счастья, вам, Андрей Викторович.
Клюгин поднял на него свой тусклый взгляд и сказал еле слышно:
– Я счастлив.
В это время в двери показались двое парней в кумачовых рубахах, тащивших за ручки большой трехведерный самовар. Третий парень нес за ними два объемистых заварных чайника.
– Ага, ага! – воскликнул дядюшка. – Давно забытые, под легким слоем пыли, черты заветные, вы вновь передо мной… Все, все по плану! А я и впрямь забыл, старый фанфарон! Татьяна Александровна, Роман Алексеевич, друзья, прошу к столу, к меднопузому ворчуну!
Все с оживлением стали занимать места за столом.
Самовар водрузили в центре стола, один из чайников взгромоздился ему на решетчатую голову. Девки в сарафанах тем временем уставили стол всевозможными вареньями, печеньями, пирожками и плюшками, оставив, однако, в центре, рядом с самоваром, просторное пустое место.
Когда девки вышли, Антон Петрович встал:
– Никита, подавай!
Все повернули головы к двери.
Из нее медленно и торжественно вышел Никита, по пояс заслоненный роскошным тортом, который он с трудом нес на специальном круглом подносе.
– Ура кудеснику! – крикнул Антон Петрович. – Шампанского! Шампанского!
Торт был водружен на стол, появилось шампанское, и дядюшка, приказав налить Никите, выпил, чокнувшись с ним, отчего улыбка на полудетском лице повара стала еще блаженней и глаза его заблестели.
– Какое чудо! – по-детски улыбалась Татьяна, глядя на торт.
Торт был действительно чудесным и представлял собой шоколадную корзину с плодами, искусно сделанными из бисквитов, шоколада и разноцветных кремов. Сверху всей этой прелести, на румяном бисквитном яблоке сидели, целуясь, два голубка, отлитых из белого шоколада.
Такие торты Роман видел и ел только в детстве, и волна знакомого детского восторга проснулась в нем, тем более что рядом так же восторгался другой ребенок – Татьяна.
– Какое чудо! – повторила Татьяна и повернулась к Роману.
Лицо ее было лицом девочки.
Роман провел ладонью по щеке любимой.
– Я люблю тебя, моя девочка, – сказал он.
– Я жива тобой! – восторженно ответила она.
Глаза их, казалось, растворялись друг в друге, и все окружающее исчезало, словно дым.
А вокруг по-прежнему царило веселье: захмелевшие, радостные люди наперебой подсказывали Никите, как резать и делить торт, а он, стоя наготове с большим, похожим на мастерок каменщика ножом, примеривался, блаженно улыбаясь.
– Сбоку, сбоку режь!
– Голубков, голубков молодым сперва!
– Сразу посередке, а потом крестом!
– По яблочку, по яблочку срежь молодым!
– Друзья, прошу покорнейше, держите дистанцию, на сбивайте кудесника с толку!
Но советы продолжали сыпаться на повара. Наконец он решительно занес нож над тортом и стал искусно резать его на тонкие высокие части.
Вскоре благодаря проворству Аксиньи, Поли и Гаши на десертных тарелках перед собравшимися выросли эти высокие нежные клинья, дразнящие прослойками крема, безе и разноцветного шоколада.
