Значит, в точку она, Полина, попала. Наступила на больную мозоль.
– Не называйте меня на ты, будьте любезны, – отчеканила Полина. – Уже хотя бы потому, что я старше вас.
– Хамка! – взвизгнула Снежко и повисла над столом. – Петров!
Вошел молоденький милиционер. Поскольку Полина сидела абсолютно невозмутимая, он удивленно вытаращился на следователя.
– Уведи эту хамку в изолятор! Пусть посидит немного, поостынет! Много о себе воображает!
– Но… – замялся Петров.
– Ты слышал, что я сказала? Повторить?
На Снежко А.Н. было жалко смотреть. Всю ее как-то перекособочило, бедную. Полина молча поднялась и пошла за милиционером.
«Ну вот, – думала она, – и в КПЗ доведется посидеть…»
Больше никаких мыслей у нее не возникло, пока она шла за лейтенантом Петровым по длинному коридору, пока он открывал и закрывал решетки. Был конец рабочего дня, народу в отделе почти не было, и все происходило как-то буднично, совсем прозаично. Открылась дверь камеры, Полина вошла, дверь закрылась. Она услышала поворот ключа. Вот и все. Теперь у нее появилось время о многом подумать основательно.
В жизни Любавы Кольчугиной ничего особо не изменилось с того времени, как ее в последний раз посетил Семен. И все же, уходя, она стала оставлять ключ на прежнем месте. Будто из суеверия. В сарае за дверью, на гвоздике.
Возвратившись однажды вечером с работы, она увидела синий грузовик, который спокойно стоял посреди двора, как и раньше. Дверь дома была открыта. Войдя, она увидела рабочие ботинки Семена. Прошла на кухню. Потрогала чайник – горячий. Села, посидела. Дома было тихо. Любава подумала, что Семен, наверное, в дочкиной комнате, за компьютером. Играет. У самой у нее никогда даже мысли такой не возникало – поиграть в эти стрелялки-догонялки. Но за свою жизнь она сделала вывод: мужчины как дети. Во всем как дети, с этим надо считаться. Она возилась внизу, не поднимаясь в дочкину комнату. Решила вопросов Семену не задавать. Вести себя как ни в чем не бывало.
Но все же не удержалась. Ужин погрела, он не спускается. Сериал посмотрела, как обычно. Наверху – молчок. Поднялась наверх – точно, сидит перед экраном, в самолетики играет.
– Ты насовсем или в гости? Поиграть? – спросила Любава.
Семен дернул плечом:
– Я к себе домой пришел.
– Вижу. Поэтому и интересуюсь: надолго? Или временно?
– Как получится, – буркнул Семен и сразу же перешел в наступление: – Или мое место уже занято?
Любава пожала плечами неопределенно, села на дочкину кровать.
– Не думал же ты, Сема, что я одна тут останусь век вековать? Я себе цену знаю. И желающие найдутся.
– Еще бы! – не без яда подхватил Семен. – Желающие… Фиг ли не найтись на все готовое! Домина-то вон какой, гараж, постройки… Все новое…
– Так тебе постройки, что ли, стало жалко, – усмехнулась она, – что ты вернулся?
– Что ты начинаешь? – сощурился Семен. – К слову прицепилась! Постройки! Сама-то как грузовик отвоевывала, забыла? Постройки… Сам строил, можно понять.
– Ничего не прицепилась, – спокойно промолвила Любава. – Если есть за что цепляться, почему же не цепляться-то? Я это очень даже понимаю. Нажитое жалко бросать, я знаю. И не к тому этот разговор завела, чтобы упрекнуть тебя. А к тому, Сема, что сразу хочу все по местам расставить: вернулся жить – живи. А если думаешь все же бегать к ней потихоньку, то сразу уходи. Я лучше твою долю от квартиры выплачу, чем терпеть это. Мне такого счастья не надо, я обдумала это.
Семен слушал ее молча, опустив голову в пол. Не покорность выражала эта поза, а какую-то свою упрямую думку, Любава знала. Когда замолчала, выдержав небольшую паузу, заговорил Семен:
– Условия, значит, мне выставляешь… Ну что ж, понимаю. Справедливо. Но тогда и я тебе, Любовь Петровна, свои условия выдвину, встречные.
Говорил Семен складно. Видимо, речь эту выстрадал, это Любаве понравилось. Она заинтересовалась:
– Какие же?
– Не знаю, конечно, как ты тут жила без меня, дело твое. Может, был у тебя кто… Я не осуждаю.
– Не осуждает он! – не удержалась Любава, хлопнула себя по коленкам.
– Я же сказал: не осуждаю! – строго оборвал Семен. – Но впредь… При мне чтобы… эти спонсоры… Короче: появится – морду набью. Чтобы не появлялся, короче.
Теперь Любава смотрела в пол, чтобы спрятать улыбку.
– Чё лыбишься? – не понял Семен. – Или ты думала, что я стану жить на втором этаже, а на первом у тебя – твои эксперты? Чтобы ноги не было.
– Вот этого я тебе, Сема, пообещать не смогу.
– Как так?
Семен даже покраснел от эмоций. Любава не успела ответить. Внизу пронзительно длинной трелью зазвонил телефон. Звонил Тимоха:
– Мама не у вас?
– Нет.
Молчание.
– Мамку в милицию вчера увезли и с концами! – сказал он, и у Любавы внутри похолодело.
– В какую милицию? Зачем?
– Не знаю. Машина старая, наверное, в районную. – Голос Тимохи звенел от напряжения. – Теть Люб, позвоните Борис Сергеичу. У нас сети нет…
– А? – Любава ничего не успела ответить, трубку взял отец.
– Люба! Люба! Беда у нас! – закричал он. – Пропала Полина. Говорят, из-за Гуськовой…
Любава опустилась на табуретку. Ноги подкосились. Накаркала…
– Что? Пап, плохо слышно. При чем здесь Гуськовы? Объясни толком!
– Макаровне давеча заплохело! – орал он. – Ну и вот! Приехали они за Полиной. Лидия ихняя и Игорек этот беспутный…
Отец рассказывал обстоятельно, с ненужными подробностями, сто раз отступая в сторону. Но Любава не перебивала, она лихорадочно соображала, что нужно делать. Тимоха правильно сказал – первым делом разыскать Доброва. Против Гуськовых больше никто не потянет. Потом уже все остальное. В районный ОВД, в больницу…
– Семен! Выгоняй машину, у Полины беда стряслась.
Глава 20
В райотделе с ними разговаривать не стали. Дело у начальника, начальник в области на совещании. И весь разговор. Нагрубив дежурному, супруги Кольчугины отправились в райбольницу, где лежала Макаровна.
Главврач, женщина со стажем, выслушала их и развела руками:
– Не представляю, чем могу помочь. Да, действительно, Гуськова Екатерина Макаровна, семидесяти двух лет, поступила к нам вчера с приступом. Была срочно прооперирована. Удалили желчный. Представляете, что значит такая операция для женщины ее возраста? Сейчас находится в реанимации. Состояние критическое…
– Я это понимаю, – перебила Любава, не переставая нервничать. – Но моя-то сестра при чем? Ну, у Гуськовой приступ, ну, прибежали за Полиной. Дальше что? Не операцию же она сделала в полевых условиях?
– Нет, не операцию, – сдержанно ответила врачиха. – Но Полина Петровна Мороз сделала больной инъекцию анальгина, сняв тем самым боль.
– И что?
– Приехала «скорая», больная не смогла объяснить, где болит. У нее уже нигде не болело. Сняли
