Деньги на ветер

неужели ты не дал себе труд взглянуть на меня сверху по пути к вечности? Тебе бы понравилась окраина Лагуна-де-ла-Лече — настоящая дыра. Освещенные лунным светом хижины, лачуги, обитые жестью, открытые канализационные стоки. Наш убийца — само собой — давно уже был таков. Из города приехала девочка на велосипеде, привезла мне сообщение. Senora, вам из Гаваны звонили. Звонили из Гаваны? Si, senora. Поехали с нею обратно все на том же велосипеде. Вдвоем. На восток через подсолнухи. На восток в умирающие подсолнухи, в голове моей звучали слова Перикла у озера, ты между тем умирал.

Динь-динь — звонит в кафе едва живой черный телефон тридцатых годов.

Голос Рики доносится издалека, как будто с Луны.

— Как ты меня нашел?

— Слушай, дорогая, сядь. Ты сидишь? Крепись, отец погиб, какой-то несчастный случай в Колорадо.

— Что? Где?

— В Колорадо.

Первая мысль: и слава богу. Ведь ни единого письма не прислал. Ни доллара.

Потом нахлынули воспоминания.

Плача, я слушала голос Рики.

— Могу добыть разрешение на поездку.

— Но как?

— Есть каналы. Отсосут, кому следует.

Рассмеялась сквозь слезы и повесила черную бакелитовую трубку.

Владелец кафе, агент полиции, поинтересовался:

— Что, плохие вести?

— Да. Мой отец погиб.

На дороге в горах Колорадо.

Вот она, эта дорога, за окном.

Ох, папа, ничего я не могу для тебя сделать. Это замок, из которого не убежишь. И мне здесь нравится, мне здесь так хорошо. Я сама испросила ключи от самой высокой башни, возвышающейся за тысячи миль от заросших одуванчиками соленых троп, от мальчишек, вскормленных бобами, от полей красноватой земли и небес, с которых капают слезы.

Вот эта дорога. Та самая. Прямо за оконным стеклом.

За окном на террасе что-то скрипнуло.

Кто-то там ходит. На этот раз слух меня не подводит.

Вся — внимание, дремоту как рукой сняло, в крови — адреналиновый шторм. Рывком сажусь в кровати, смотрю, нет ли теней на балконе. Никого, но я не ошиблась. И это не белка, не бродячая собака. Это звук шагов человека, идущего в сапогах по деревянному настилу.

Отбрасываю одеяло, бегу к камину, хватаю чугунную кочергу с жутковатым крючком на конце.

Открываю замок французского окна, выхожу на террасу, осматриваю укромные места в нишах стены и крышу.

— Эй, есть тут кто?

Ответа нет. Даже птицы молчат.

Ворота закрыты, чужих машин не видать, все как обыч…

Погоди-ка. Следы сапог на гравии. Ведут к дому.

— Привет, — слышу у себя за спиной голос шерифа Бригса.

Подавляю рвущийся наружу крик и оборачиваюсь.

Он одет в теплое пальто, но я понимаю, что под ним — полная форма. Он явился сюда как полицейский.

— Вы меня напугали. Я вас не видела, — говорю я.

Он ухмыляется, показывая жемчужные зубы, и потирает подбородок.

— Это точно.

Разглядывает мою грудь под футболкой Джека. Лезет в карман, достает сигару. Из другого кармана — «зиппо». Не стоит мне тут стоять, этим я как будто признаю свою вину. Надо уйти в дом.

— Простите, senor, но мне надо…

Он качает головой:

— Нет, тебе не надо.

— Но senor Тайрон…

— Джек меня не интересует. Я тебя искал.

Стою, кротко опустив глаза долу.

— Меня? — удивляюсь.

— Да, тебя.

— Зачем, senor? — спрашиваю я по-испански.

Он, ухмыляясь, выпускает кольцо дыма.

— Нет-нет-нет. Со мной этот номер не пройдет. С английским, я знаю, у тебя полный, порядок. А теперь веди себя как хороший щеночек и сядь вот там, — указывает на деревянный шезлонг.

Я смахиваю тонкий слой снега и сажусь. Кожей чувствую, как пропитываются холодной водой из намокшего дерева штаны Джека.

— Тебя не было в мотеле, — говорит Бригс, наклоняясь вперед и забирая у меня кочергу.

— Не было.

— В мотеле не было, я расспросил народ и сообразил, что ты должна быть здесь.

— Я что, закон нарушила?

— Ну, если шлюшничала тут, а нас с Эстебаном в долю не взяла, можно сказать, что да, нарушила. Но, кажется, ты не шлюшничала, так ведь?

Я качаю головой.

— Ну конечно, вряд ли ты шлюшничала, тебе ведь деньги не нужны.

— Не понимаю, senor.

— Это всего лишь догадка, однако что-то мне подсказывает, что тебе не так уж нужны деньги. — Он снова усмехается.

От холода я начинаю дрожать. Нет. Дело не в холоде. Пытаюсь совладать с дрожью.

— Если я ничего не нарушила, я бы пошла в дом, — говорю я.

— Ты никуда не пойдешь, пока не ответишь мне на несколько вопросов.

— Хорошо.

— «Хорошо»… Да, вижу, в тебе силен дух противоречия. Ладно. Сколько ты уже здесь? Три дня. Пора понять, что к чему. Итак, вопрос первый. Чей это город, твою мать?

— Ваш, senor.

— Мой город. Совершенно верно, черт возьми! Мой город, на хрен! Шериф — я. Я представитель государства. Я, твою мать, господь вседержитель. Это верно. У нас тут живет Том Круз, но это, твою мать, мой город. — Он говорил все громче. Лицо налилось краской.

Что-то, видимо, случилось. Что-то он узнал.

Неужели Пако разболтал про Нью-Мексико? Или федералы пришли сюда по следу? Откуда произошла утечка? Надо успокоиться. Сохранять спокойствие. Все нормально. Вспомни гаванское правило: молчать и еще раз молчать.

Шериф расстегивает пальто, садится на шезлонг рядом и, плюхнув сапог на подлокотник моего кресла, продолжает:

— Думала, тут может что-то случиться, а я не узнаю. Так? Ошибаешься, senorita. От Малибу до Потной Спины и до самого гребаного Вейля я знаю, что происходит. У меня работа такая — знать. Понимаешь?

— Да, senor.

— Последний раз я пребывал в неведении во время Первой войны в заливе. Мы думали, будет вторжение, а на деле оказалась ложная атака. С тех пор меня никто так не проводил. Никто, и уж,