разумеется, не какая-нибудь мексиканская потаскуха, слишком гордая, чтобы на нас путанить. Чего ты, твою мать, так гордишься? Небось замуж за Джека собралась? Залететь от него надумала? Так или не так, твою мать? Или тебе больше по душе шантаж? И залететь, и шантажировать одновременно?
Другой начищенный кожаный сапог со стуком опускается на подлокотник шезлонга, на котором, сжавшись, сижу я. Шериф скрещивает ноги и сверлит меня взглядом.
Спокойно, говорю я себе. Он ничего точно не знает. Только надеется узнать. Может, что-то у него на тебя и есть, но вся правда ему неизвестна. Пока.
— Нет ответа? — рычит он.
— Не понимаю, что вы хотите услышать в ответ,
— Ах, ты не понимаешь! Что болтают в этом вашем мексиканском мотеле?
Брызги слюны летят с губ. Он зол не на шутку. Теперь мне становится страшно. Боюсь я не столько пистолета, сколько его огромных кулаков. Чтобы отправить меня на тот свет, достаточно будет двух ударов.
Снова перед глазами всплывает образ нагого тела, желтого, синеватого, расплывающегося, вместо лица — голый череп, вместо глаз — скопление личинок. Это я лежу в мягкой коричневой земле под старыми, узловатыми деревьями, забытая, навсегда потерянная для близких.
Он поневоле делает паузу, чтобы отдышаться.
— Ну! — требует он, искоса глядя на меня.
Надо что-то отвечать.
— Но я не понимаю, о чем вы говорите, — честно признаюсь я.
— Не знаешь, о чем я говорю? А я думаю, знаешь, твою мать! Я так думаю, кое у кого язык без костей, а ты и намылилась заработать побольше долларов. Есть шанс хапнуть вполне прилично. Верно? Зачем зарабатывать минетами, когда можно срубить несколько миллионов?
Что бы я сейчас ни сказала, будет только хуже.
Он выжидает.
— Может, вы мне скажете, что я сделала не так?
Он кивает, с размаху ударяет кулаком по ладони, встает и заходит мне за спину. Я смотрю прямо перед собой. Не оглядывайся, чудовища и не будет. Верно, пап?
Мимо по улице проезжает машина. У дома Круза садится вертолет.
Он, конечно, не может убить меня прямо здесь. Слишком много останется свидетелей.
Чувствую его дыхание у себя на щеке.
— Ты была в городе, в автосервисе на Пёрл-стрит. Задавала вопросы. Об аварии, случившейся в прошлом мае.
Могилка. Деревья.
Твою мать! Надо было задобрить Джексона.
Первое правило Гектора: в полицейской работе главное дело — забота об информаторах. Но где взять столько денег при зарплате в тридцать долларов в месяц? Большая часть моих сбережений ушла на койота, перевозившего нас через границу. И кроме того, Джексон рассказал мне о тебе, почему бы ему не рассказать тебе обо мне?
И вот… Вашу мать…
Ничего не говорить. Не отрицать, просто молчать, и все.
Бригс делает глубокий вдох, долгий выдох. Сливки, кофе, табак.
— Так зачем нашей мисс Никто знать о мертвом мексиканце? Ты кто такая, Мария? Шантажистка? Авантюристка? Журналистка под видом уборщицы? Что тебе до этой аварии, сеньорита Икс?
Пальцами в перчатке, как пинцетом, он прищипывает кожу сзади на моей шее и начинает выкручивать.
Боль. Кошмарная боль. Он приподнимает меня с кресла.
— Вот так покрутить, и тебя парализует, — ласково говорит он.
Или это мне только кажется? От боли я его едва слышу.
Пробую ударить его по рукам. Дергаю ногами, кричу:
— Отпустите!
— Говори, сучка, говори, расскажи все. Зачем ходила в авторемонт? Эстебан велел? Что ему надо знать?
Он натягивает кожу так, что у меня искры сыплются из глаз, я начинаю отключаться.
Одна секунда, две, чернота.
Он разжимает пальцы. Голова свешивается на грудь.
Шериф становится передо мной.
— Зачем была в автосервисе? — шепчет он.
Он хватает меня за волосы, выволакивает из кресла и швыряет на пол террасы.
— Кто тебя надоумил? Кто? Или Эстебан слишком занят, сам не мог съездить? Сколько он тебе заплатил? Что ему надо? Что ему надо, твою мать? Отвечай, сука!
Я пытаюсь отползти от него, но он хватает меня за лодыжку и подтягивает по полу к себе. Становится коленями мне на ноги и достает пистолет.
— Придется нам ответить на несколько вопросов, или ты, мать твою, исчезнешь. — Он взводит курок «смит-вессона» 9-го калибра и направляет дуло мне между ног.
— Может, просто промежность тебе отстрелить? Не сможешь тогда путанить, правда? Не сможешь кинозвезд трахать. Какова доля Эстебана в этом деле? А? Все молчишь? — наваливается на меня всем телом, сокрушая мне бедра. Упирает дуло пистолета в голову. — Впрочем, зачем пули тратить?! Лучше уж один удар в висок, три рядом для тройного контроля. Вот тебе и билет в один конец. Исчезнешь с лица земли. А ублюдок мексиканец поймет: не лезь, Эстебан, не в свое дело.
— Не понимаешь, значит, о чем я! — Он наклоняется и бьет меня по лицу. Перстнем задевает губу, из нее сочится кровь. — Дураком меня считаешь? Так, да? Думаешь, раз по-английски лопочешь, умней меня? Я через войну прошел,
— Нет и нет. Забудь. Молчи. Я от него все узнаю. Ты уже в прошлом, девочка. О тебе ни одна живая душа не узнает. Твоя жизнь и дерьма не стоит. Одной бессловесной шлюхой меньше, и нам легче. Закрой глазки, милая.
Он сползает с меня и отстраняется так, чтобы кровавые брызги не запачкали ему пальто. Наводит пистолет, понемногу надавливает на спуск.
Откуда-то из глубины души у меня вырывается крик. Из Нью-Мексико. Из Гаваны. Из каких-то еще более глубоких пластов. Громче, чем вертолет у дома моего дяди в Сантьяго, громче, чем кричали заключенные в тюрьме Коминадо-дель-Эсте на моей родине.
Я кричу не переставая:
— Джек! Помоги! Помоги! Джек!
— Никто не поможет, сестренка, это мой тебе…
Сокрушительный удар. Все расплывается.
Джек налетает на него с разбега. Сбивает с ног. Пистолет стреляет и вылетает из рук Бригса. Все серьезно. Он бы меня точно убил. Джек дважды обрушивает кулак на голову Бригса. Тот успевает ответить, и Джек падает. Шериф вскакивает на ноги, бьет Джека ногой в живот. Бригс ищет пистолет, осматривает пол под креслами, оборачивается — и видит мою правую руку:
— Так, ладно, спокойно. Погоди минутку. Позволь кое-что тебе объяснить…
— Шшш… — Я прикладываю палец к губам.
Он умолкает, поднимает руки вверх.
Джек ухитряется сесть. Его выворачивает, но рвоты нет.
— Что происходит, Мария? — произносит он между позывами.
Что тут скажешь?
