еще больше, заливистей – понятно, почему.
Снег давно уже перестал валить, небо прояснилось, видны стали и звезды и нарождающийся молодой месяц – узенький такой серп. Максим наконец пришел в себя и попросил пить.
Ратников рванул с пояса флягу:
– Как себя чувствуешь?
– Ничего… Только перед глазами – мурашки зеленые.
Мурашки… Хорошо, хоть так. Могли ведь и мечом достать… и копьем… и стрелою. Могли… Нет уж, больше для Макса – никаких схваток!
– А где Эгберт?
– Да должен бы уже прийти…
Сказав, Ратников снова услыхал скрип – кто-то шел. Видать, возвращался Эгберт, кому ж еще-то?
Точно, он!
– Поехали, нет там никого. Ни русских, ни немцев.
Бывший подмастерье давно уже научился прилично болтать по-русски, и в войске Александра его не считали чужим, принимая за чудина или эста, и тех и других хватало с обеих сторон, и кнехтами-ратниками, и так, на подхвате. Гибли они обычно первыми, и никто их не считал, так и в летописях указывалось – «бесщисла».
С новой силой залаяли псы.
– Я тут договорился, – Эгберт кивнул на крайнюю избу, хозяин которой, выскочив на улицу, уже отворял низенькие воротца.
– Сюда, сюда от, заезжайте. Коняк можете в хлев поставить, все одно немцы коровенку свели.
Немцы коровенку свели… Это хорошо! Вряд ли сей мужичок питает симпатии к крестоносцам.
– Ну, заходите… Что с малым-то? Чего шатается? Ранен?
– Да есть немножко.
В маленькой курной избенке оказалось очень тепло и уютно, к тому ж – малолюдно, хозяин оказался вдовцом и жил один месте с дочкой – рыженькой, лет тринадцати с виду, девчонкой, с явным удовольствием исполнявшей роль домовитой хозяйки.
– Сюда, эвон, на лавку садитесь, к столу… Посейчас, еще один светец зажгу… Раненого давайте туда, ближе к печке. Вона, на сундуке шкура постелена. Господи, молоденький-то какой… А бледненький! Ничего, вылечим, выправим, на ноги поставим. Онучи туда, к огню, вешайте.
– Я так-то рыбак, да зимой больше охочусь, – рыжеволосый, невысокого росточка, хозяин чем-то походил на свою дочку… Вернее – она на него. Вздернутые носы, круглые, с веснушками, лица, любопытные светло-серые глаза.
– Меня Путятой зовут, а дочку мою – Ефросиньей… Вы ешьте, ешьте, варево-то.
На следующий же день Макс почувствовал себя гораздо лучше, даже порывался встать, пойти… Только вот пока не очень-то ясно было – куда идти? На псковской дороге вполне могли быть немцы, а остатки разгромленного отряда Домаши Твердиславича уже давно наверняка пробились к своим.
И все же, решились отправиться к Пскову. Уже приготовили лошадей, с утра решили выезжать, а сегодня, что ж – Ефросинья топила баньку, а ближе к вечеру обещался вернуться хозяин, ушедший на охоту вместе с лучником Ермолаем.
Они вернулись гораздо раньше, возбужденные, почти что бежали, а Ермолай так прямо светился радостью:
– Отыскали! Отыскали своих, братцы!
– Да что ты говоришь? – удивленно вскинул глаза Михаил. – А это точно – свои, не немцы?
– Свои… Я ж охотник. И стяги видны, и шеломы сияют – кованая рать суздальская. Станом встали на озере, близ Вороньего камня.
Обоих парней, Макса и Эгберта, Ратников отправил в деревню, что на том берегу озера – у Путяты там жили дальние родичи. Ребята поехали не одни, с проводницей – рыженькой Ефросиньей, явно положившей на Максика глаз.
Когда прощались на озере, у развилки, девчушка окинула Ратникова честнейшим взглядом и, перекрестясь, заверила, что присмотрит за раненым самолично.
– Ну и за этим тоже, – она кивнула на Эгберта и засмеялась.
– Дядь Миша, – Макс все же пытался встать. – А вы куда же?
– А я разберусь тут, что к чему, и за тобой приеду. Ты, главное, выздоравливай, нам с тобой еще в Дерпт надо!
Вот тут Миша соврал – в Дерпт он собирался один, без Максика. Для того и отправлял – с глаз подальше. Пусть уж лучше полежит, оправится…
– Ну, мы поехали тогда? – натянув вожжи, Ефросинья причмокнула губами. – Н-но милаи… Трогай!
Лошади ходко понесли сани по накатанной дорожке и вскорости скрылись в зарослях камышей, близ берега выпирающих изо льда настоящим лесом.
А Ратников и двое воинов быстро свернули влево – туда, где развевались гордые новгородские стяги и блестели на солнце шлемы суздальской кованой рати. Говорят, суздальцев должен был привести князь Андрей, брат Александра Грозны Очи.
Они успели как раз вовремя! Как раз – к своим, к новгородцам… Те были рады, многие узнавали:
– Эгей, Мисаил! Парни! Да вы никак упаслися?!
– Упаслися, чего ж!
– Как там было-то, на дорожке? Говорят, жарко?
– Да уж, не холодно!
У леса, по всему берегу, горели костры – ратники готовили пищу. Настроение было боевым, решительным – не сегодня-завтра ждали немцев. Не так и много было воинов – вряд ли больше двух тысяч, так ведь и рыцарей не ждали много. В ожидании неминуемой брани, воины подбадривали друг друга. Со всех сторон слышались шутки, прибаутки, смех.
Михаил понимал, конечно, куда угодил, и что не сегодня-завтра будет. Знаменитое Ледовое побоище – что же еще-то? Да и по времени уже пора – скоро, может, уже завтра – пятое апреля. Ратников, как историк, такое забыть просто не мог.
Как не мог теперь и уйти – тогда просто почувствовал бы себя трусом. Хотя, оно конечно, можно было бы затаиться все в той же деревне да посмотреть на битву издалека…
Все так, но что сказали бы воины, те двое? Ладно – не вполне еще оправившийся от удара по голове Максим или слишком уж юный Эгберт – эти, да, пусть сидят за печкой. Но такой умелый воин, как Ратников… Его отказ пойти сейчас к русской рати вызвал бы у лучника Ермолая и его неразговорчивого спутника Силантия, мягко говоря, недоумение. А то б – и скрутили, как несомненного предателя- переветника? А оно надо?
Да Миша и сам рвался в бой – посчитаться за псковскую дорогу! И сам бы перестал себя уважать…
Кстати, браслетик он оставил Максу, ежели что – тот и сам выберется. И Лерку найдет… хотелось бы верить…
– Давай к нашему костру, братие! Чего так шелупонитесь? Откуда будете?
– Домаша Твердиславича, воеводы.
– Да уж, не повезло ему… Садитесь! Счас, кликну сотника, ужо порешит, куда вас поставить. Какое ратное дело ведаете?
– Мы – лучники.
– А я – мечник.
– От и славно, нам такие нужны!
Похлебав горячего варева, Михаил приободрился и даже начал шутить, да, как раз вскоре появился и сотник – дородный мужчина в сверкающем на солнце панцире из крупных стальных платин, надетом поверх кольчуги. Калин – так его звали.
– Что ж, добре, добре, – выслушав Ратникова, сотник пригладил растрепавшуюся на ветру бороду. – Инда вовремя. Как раз посейчас князь-от место для боя выбирает… Вон там, – Калин указал рукой. – У Узмени, теплое место, полынья, лед слаб… там нельзя… а вот тут – крепок, тут суздальцев и поставит, брони их чуть тяжельше лыцарских будут. А по краем – конницу… За ней – лучников… ну мечники тоже
