'Предлагаем посмотреть вашему вниманию'. С ее подачи в обиход вошло словосочетание 'это достаточно обездоленные люди', по ее милости обрели жизнь самые крутые солецизмы - 'таковы они есть' и 'это не влияет значения'.
Как и говорил Фаддей, коллектив 'Смены' оказался подвижен и пестр. Стало понятно, что с каждым его членом придется разбираться отдельно.
За три ходки на 'Волге' перевезли в редакцию компьютерный комплекс. Когда его несли по коридору, работники стояли вдоль стен по стойке 'смирно', а потом столпились в комнате посмотреть на чудо.
- Не переживайте, - снимал с них мандраж Варшавский. - Обучим.
- Ну, Ясурова, что вытянулась, как бестужевка?! - веселился Орехов. - Проходи, не бойся. А то козленочком станешь. И можешь даже потрогать это сканер. - А потом обратился к Варшавскому: - Слышь, Артур, подготовь девушку к печати, а то сам я боюсь обсвинюжиться. У меня даже руки трясутся от предвкушения новизны. - Орехов даже и не пытался скрыть, что положил на Ясурову глаз.
- И Галке будет веселей, - потер руки Варшавский, радуясь, что теперь есть на кого оперативно спихнуть якутянку.
Приступили к работе над ошибками. Создавалось впечатление, что редакция гоняла чай из одной чашки. Отовсюду только и доносилось:
- Вы не одолжите посуды - чаю попить?
- Только помойте за собой, а то после вашего чая она всегда портвейном пахнет, - отвечал Артамонов, если просители нарывались на него.
Поэтому прежде всего купили сервизы и сделали обширную кадровую зачистку. И только после этого создали рекламную службу. Затем утолстили тетрадку и поэтапно вывели газету на ежедневный режим. Разработали новый логотип и убрали с первой полосы обнаженную натуру. Но самое главное компьютерная верстка ускорила подготовку макета. Теперь 'Смена' быстрее других поступала в типографию, раньше печаталась и утром первой попадала в киоски. Вследствие этих пертурбаций ажиотажного спроса на газету не возникло, но тираж пополз вверх.
С приходом 'Ренталла' коллектив разделился на молодежь и старперов, которые, в свою очередь, раскололись на творческих и технических. Творческие посматривали на новоиспеченных издателей свысока, а технари - наборщики, корректоры, монтажистки - выказывали уважение.
Пределом мечтаний Варшавского была безбумажная технология. Для этого требовалось докупить сервер и десятка два компьютеров для персональных рабочих мест. Сам-Артур планировал выжечь каленым железом понятие рукописи, потому что корреспонденты сдавали их в набор как при заполнении анкеты: ненужное вычеркнуть. А когда набираешь сам, лишнего не попишешь.
Ответственный секретарь Упертова отказывалась познавать компьютерный подсчет строк и составлять макет под электронные шрифты и кегли. Она так и не смогла просчитать, сколько компьютерных строк умещается на полосе.
- Вы мне дайте перечень расстояний между буквами и строками, и тогда я нарисую оригинал-макет, - оправдывалась Упертова.
- Понимаете, - втолковывал ей сам-Артур, - эти расстояния выбираются автоматически и могут быть любыми. При ручном наборе - да, это возможно, при компьютерном - нет, поскольку вариантов - бесконечное множество.
- Понимаю, - отвечала Упертова, но продолжала требовать перечень.
- Что это у вас такой заголовок мелкий? - спрашивали у нее.
- Так кегль же двенадцатый, - отвечала она, не въезжая в новый смысл верстки. Слово 'интерлиньяж' повергло ее в шок окончательно, и она возглавила оппозицию. Пошли казусы. Кинолог развязался и состряпал колонку о выставке живописи.
- Это мы не пропускаем, - тормознул заметку Артамонов. - Материал должен быть оплачен как рекламный. Или снят с выплатой гонорара автору. Впредь мы составим перечень тем, которые нельзя будет разрабатывать без санкции.
- Вы не имеете права вмешиваться в работу редакции! - вспылил Кинолог.
- Мы оплачиваем ваш труд!
Упертова разместила заметку Кинолога на первой полосе. Это следовало понимать так, что свою волю редакция может излить несмотря ни на какие условности. В подтверждение после особенно тяжелой ночи Шерипо поместил снимок 'Хороши у нас рассветы!'. Грязное пятно символизировало наступление нового дня.
После нескольких концептуальных склок Артамонов сказал:
- Эту журналистику надо корчевать! До последнего пня! Выкашивать, как борщевик Сосновского! До последнего ствола! Надежда только на отаву.
- Плюрализм мнений в одной голове - это первая стадия, - согласился Орехов.
'Ренталл' потребовал от Фаддея, чтобы Шерипо съехал с этажа. Следом за ним была отпущена на волю Огурцова-младшая. За несоответствие ее выставили на улицу Горького и нацелили на вагонный завод без выходного пособия. Товарищ Дзскуя, чтобы не прерывался стаж, был отправлен на фиг переводом.
Проведя чистку, выработали и подписали с редакцией концепцию газеты, отклонение от которой каралось. Но язык текстов - самомнительный, поучающий - оставался бичом редакции. Никакие уговоры и угрозы со стороны издателей не помогали. Журналисты продолжали демонстрировать превосходство над читателями. Обхаивание всего, что попадалось под руку, считалось основой демократии.
С возрастом стало понятно, что местная журналистика - явление чрезвычайно узкое и ограничено кадровыми рамками. Перетекание кадров из одной редакции в другую и дальше, в вышестоящие органы, подтверждало теорию Орехова о тараканьей миграции в тверской печатной среде. Кадры панически покидали пастбища, на которые попадал дуст. Дуст перемен и высоких профессиональных требований. Отраслевой переток кадров был повальным. Люди родственных структур терлись друг о друга десятилетиями, появляясь то с одной, то с другой стороны, то в качестве творца, то в обличье цензора, то внештатником, то на самом верху отары. Давид Позорькин, например, отсучил ножками из районки в инструкторы обкома, а Ужакова, наоборот, в заместители Шимингуэя. Замес, что называется, густел. Изнанкина вытянулась за лето в наместника губернатора по многотиражкам. Альберт Смирный оставил без присмотра слесарню в захолустье и залег в освободившееся типографское ложе, еще теплое. Все журналисты хотя бы по разу - а то по два и по три поработали в каждом из средств массовой информации. Выгонит, бывало, кого-нибудь поганец Фаддей, а пишущий раз - и к Асбесту, напоет ему песен и бальзамчику на душу Шимингуэю кап-кап - мол, о вашей газете уже давно раздумывал долгими летними ночами. Через пару месяцев пишущего опять гонят взашей. Изгнанник - к Изнанкиной: примите, так и так, пострадал за правду у Шимингуэя. Уверен, что вы, в отличие от негодяя, поймете меня. Стремлюсь исписываться у вас до умопомрачения, не за деньги, а из принципа. После радио и телевидения круг замыкался, и блудный сын опять падал ниц перед Фаддеем, потому что все редакторы вокруг - твари и жмоты, и только в 'Смене' можно запросто выпить средь бела дня из одной тары с редактором. Фаддей таял, посылал гонца к председателю 'ТТТ' Завязьеву и вновь брал в штат бестолкового.
Когда заходила речь о каком-то корреспонденте, то складывался следующий диалог:
- Это который в 'Губернской правде' выписывает вавилоны про рыбные заморы?
- Нет, он из 'Сестры', вел там женскую криминальную хронику.
- Ну что вы! Он работал в 'Смене', лабал репортажи о погоде!
- Уймитесь! Я буквально вчера видел его на экране с дрожащими пальцами. Он работает на телевидении.
- На каком экране?! Он боится эфира как огня. На радио он всю жизнь служил. Подчитчиком.
- Подчитчик - это в газете.
- Какая разница!
Местечковый журнализм требовал свежей крови со стороны, а не от соседних редакций, между которыми происходила ротация.
Шимингуэй попросил Фаддея попосредничать в наборе своего очередного опуса, который открывался острым воспоминанием детства: автор валит привязанного к дереву кабана, а потом, прожарив паяльной лампой копыта, сдирает роговицу; голые пальцы поросенка романтично дымятся... А в целом соната в'- 2 посвящалась цеху опок вагонного завода, откуда Асбест Валерианович начал трудовой путь. Произведение называлось 'Молозиво' и приурочивалось к круглой дате
