промышленного гиганта - Шимингуэй всерьез решил содрать с юбиляра денежку.
Асбесту Валерьяновичу пошли навстречу и, пока набирали книгу, вволю потешились. Попадались такие перлы, что глаза отказывались верить. Легированные выражения шарашили картечью по мозгам:
'У каждого, кто отличался трудовым долголетием, своя система тонуса голодная юность, полная тревог и лишений жизнь'.
'Гидромолот - это не просто разновидность рабочего'.
'Наиболее зримое, бьющее в глаза воплощение - производственный корпус'.
'Кто они, рационализаторы тех лет?' - строго вопрошал Асбест.
Набирая писанину, доползли до разворота рукописи и одурели от лирического отступления. Там черным по белому было написано:
'Семейные кланы из 4-5 человек вознамериваются выпускать газеты в поддержку бизнеса. Они гонят видики за плату. В их плену оказались не только подростки, но и отцы города'.
- Мужики, это про нас! - догадался Артамонов.
- Точно, все сходится, - раскрыл рот Орехов.
- Что значит писатель - схватывает на лету.
- Вот видишь, аксакал, - Орехов показал отоспавшемуся Макарону текст на мониторе, - тебя за нашего родственника приняли - семейные кланы из четырех-пяти человек.
- Да уж, - вымолвил Макарон.
- Давайте подменим абзац! - предложил Артамонов. - Корректура не засечет. Позаимствуем у Асбеста пару выдержек из рубрики 'Текучка': 'Задача главного зоотехника по искусственному осеменению М.Н. Несуки - увеличить процент покрываемости коров'. И пусть ломают головы, придумывают, как все это вкралось в 'Молозиво'!
- Валяй!
- Асбест повесится!
После выхода книги в редакцию повалили письма с требованием изгнать из 'Смены' частных владетелей. Кинолог складывал конверты в особую стопку.
Глава 6. ПОСЛЕДНЯЯ РОМАНТИКА ЛАЙКА
Местное отделение Союза художников с упорством молотобойца тащила на своих хрупких плечах секретарь Бойкова. Она была живописцам и матерью, и источником вдохновения, и натурщицей. Все женщины на холстах окрестных мастеров походили на Бойкову. Единственное, чем она не занималась, так это продажей картин. Не было в ней торговой жилки. В показательном зале на Советской улице она устраивала нешумные экспозиции, а в смотровых коридорах фонда вывешивала художественный винегрет.
Коммерция осуществлялась в мастерских. Авторы затаскивали туда заезжих иностранцев и им свои предлагали сочинения. Порой было унизительно наблюдать, как какой-нибудь залетный финн покупал шедеврального пошиба картину задаром всего лишь из-за того, что она - как он изъяснялся на ломаном карельском - в гадкой рамке и про нее ни слова не замолвлено в каталогах. Художник мялся, но ничего поделать не мог, поскольку это святое место - мастерская - не есть торговая точка. Положение обретало подпольный оттенок, будто сбывалось не искусство, а самогон в песцовых бурдюках.
Существовал и другой вариант изъятия у художников их творений. Для насиживания музы маэстро арендовал у города угол за небольшую плату. Это обязывало его одаривать делегации. Позже, напомнив о подарке, художник имел право тупо просить у чиновника отрез казенного холста.
Сначала Бойкова свела 'Ренталл' с графиком Фетровым. Он закончил Государственный институт зарисовок и работал исключительно в технике 'сухая игла'. В своем жанре он был достаточно продвинутым. Обыкновенно, сотворив металлическую форму, Фетров разрезал ее на квадраты, смешивал на столе водоворотом, как домино, и делал первый оттиск. Потом опять смешивал и опять тискал. И так до синевы. Фетров был настолько плодовит, что в городе не оставалось стены, на которой бы не висел его офорт.
А потом Бойкова привела художника с птичьей фамилией Давликан.
- Я думаю, он впишется в затею, - сказала она.
- Становится даже интересно, - вымолвил Артамонов.
Давликан занимался исключительно плотью. Его безнадзорные животные были некормлены и безводны, усохшие собаки походили на ценурозных коз, увядшие рыбы летали в чуждой им среде. А люди... людей он вообще не рисовал. Разве что фрагменты. Свою суженую, чтоб не докучала, Давликан изобразил в виде зонтика. Это был единственный случай, когда женщина на холсте не имела сходства с Бойковой.
- Не соцреализм, и то приятно, - заключил Артамонов.
- Не подходит? - испугались художники.
- Маловысокохудожественно, - пояснил Артамонов, осмотрев творения еще раз, - но на условиях консигнации мы готовы взяться.
- На условиях чего? - извинился Фетров.
- На условиях консигнации. Сначала продаем третьим лицам, а потом покупаем у вас.
- Почему третьим? - спросил Давликан, поскабливая виски.
- Потому что вторым без надобности, - пояснил Артамонов.
- А-а... - смекнул живописец.
- Мы выпустим плакаты, закажем стаканы с вашими собаками и литордами, - раскрыл смысл затеи Артамонов. - И для раскрутки вывезем работы за рубеж. Если вас умело подать, пойдете на ура.
- Я сейчас заплачу! - скривился Варшавский. - Прямо ренессанс.
Художникам идея понравилась. Правда, с поправкой - Фетров засомневался, что затраты на поездку следует делить пополам с организаторами.
- Да вы просто не уверены в своем творчестве! - подзадорил его Артамонов. - Дело в том, что еще со времен лотереи у нас выработался принцип: все расходы - пополам с партнерами! Макарон не даст соврать.
- Не дам, - подтвердил Макарон.
- Ну что ж, если традиция, тогда мы согласны! - сдался график.
Сколотили первую выставку. Есть такое понятие - пересортица, оно и характеризовало экспозицию. Погрузили ее, болезную, на двухосный с иголочки 'Тонар', прицепили к 'Волге' и стали искать на карте Амстердам. Имелось в виду подавить европейскую школу живописи непосредственно в логове.
На отхожий промысел отрядили Орехова, Артамонова и Макарона для обкатки. Варшавского назначили звеньевым и оставили дежурить по лагерю. Должность и. о. директора 'Ренталла' ему понравилась.
Макарон извлек из своего вещмешка плащ-палатку и изящный чемодан с инструментом, походивший на футляр от виолончели. Как в готовальне, в нем имелось все необходимое для дороги.
Экспедиции вменялось поверить гармонию художественного воспарения алгеброй продаж. Для правдоподобности решили прихватить в путешествие какого-нибудь художника, которого, ежели что, можно было бы предъявить как вещественное доказательство. Фетров с Давликаном бросили жребий. Дорога выпала Давликану.
- Ну, ни пуха вам, ни хера! - пожелали вояжерам Артур с якутянкой и унылый Фетров.
- Пекитесь о нас! - велел Макарон. - Но больше пекитесь о Беке. Голодный, он вас почикает.
Когда выруливали на окружную, Артамонов пожурил зевак:
- Сидят и не подозревают, что в метре от завалинки проходит дорога на сам Амстердам.
- Люди привыкают к великому... - обобщил Макарон.
Шипованная резина с удовольствием подминала трассу Е-30. Из бортового приемника истекала чужеземная песня, бесконечная, как академический час. Народ успел и выпить, и покурить, а она все длилась. Вслушавшись в припев, Орехов проникся:
- Вот не понимаю, о чем поет, но чувствую - переживает.
В природе ощущалось напряжение, словно вокруг менялись авторитеты и смещались ценности. Поддувало, как в аэродинамической трубе. Парусность прицепа была убийственной, его мотало словно тростинку. Наконец за спиной что-то хрустнуло, и в зеркале заднего вида мелькнул прицеп, пикирующий в кювет. От взметнувшегося снопа искр чудом не вспыхнула привязанная к форкопфу канистра с бензином. Случайно уцелел и летевший навстречу 'рафик', которому искрящееся искусство неожиданно пересекло дорогу. Прежде чем затормозить Макарон успел выкрикнуть несколько междометий. Все выскочили из 'Волги' и с ужасом взглянули вниз. Прицеп, как обнюхавшееся насекомое, лежал на брюхе и дрыгал
