можешь сам выбирать.
– Главное, чтобы не пришлось писать сценарии для уличной шайки.
– Беда в том, что после Пембрук-Холла куда ни пойди – все шаг вниз.
– Иногда приходится идти и на это, – заметил я. Хотчкисс протянул мне руку.
– Что ж, желаю тебе всего самого-самого. Я пожал ее.
– Спасибо. Я благодарен. А теперь доедай свой сандвич.
Он медленно поднял его.
– Хотелось бы мне узнать еще одну вещь.
– Какую?
Он пожал плечами.
– Наверное, не стоит и спрашивать.
– Сегодня мой последний день, Хотчкисс. Так что тебе хотелось бы узнать?
– Понимаешь, я знаю, что ты сейчас переживаешь, я и сам прошел это все с Дансигер, когда мы расстались. Поэтому если невзначай наступлю на больную мозоль, так и скажи, я не обижусь. Меньше всего на свете мне хочется…
– Кончай извиняться и выкладывай, что тебя интересует.
Хотчкисс несколько секунд помолчал, точно собираясь с духом, а потом выпалил:
– Какая она?
– Кто? Хонникер из Расчетного отдела? – Я внимательно посмотрел на своего собеседника. По губам его скользила мечтательная полуулыбка, глаза затуманились и влажно поблескивали.
– Ну… – начал я. – Как будто…
– Ладно, понимаю. Не следовало спрашивать. Это слишком личное.
Мечтательное выражение исчезло, и мне не понравилось то, что пришло на замену ему. Конечно, памятная карусель с конкурсом на рекламу для «Наноклина» не стала концом мира – его мира, – но поселившаяся в глазах пустота намекала, что конец лично Хотчкисса куда ближе, чем все думают. И тут мне вдруг пришло в голову: а почему бы не создать еще один маленький сногсшибательный сценарий?
– Ничего подобного. – Я снова глубоко вдохнул. – В смысле, ну как можно найти слова, чтобы описать Хонникер из Расчетного отдела? – Глаза у него загорелись, а уголки губ поползли вверх. – Для меня это были потрясающие деньки, и я никогда, никогда их не забуду. Ты ведь знаешь, одного слабого дуновения ее феромонов довольно, чтобы все только на нее и смотрели. Всякий хочет бежать на них, омыться в них, дышать лишь ими.
Она изумительна, невероятна. Знаешь, в ней есть нее. Красота, ум, сексуальность, душевная теплота – да, я схожу с ума, потому что вынужден от всего этого отказаться. Мне пришлось заглянуть в самые глубины сердца и сделать труднейший выбор в своей жизни. Знаешь что, Хотчкисс? Она ведь умоляла меня, чтобы и позволил ей уйти вместе со мной, позволил бросить карьеру ради того, чтобы мы были вместе. Такая уж она. Но я твердо стоял на своем. Сказал: «Нет, ты не можешь пойти туда, куда пойду я. Вдруг я проиграю – и как мне жить, зная, что я увлек тебя навстречу неудаче?» Мне было тяжело, но она меня поняла. Должно быть, для нас обоих в жизни не было ничего более трудного, чем расстаться, но мы сумели себя преодолеть.
– Невероятно, – произнес Хотчкисс так тихо, что я с трудом расслышал его слова. – В смысле, иметь все, о чем можно только мечтать, – и самому от этого отказываться. И по-прежнему так любить друг друга. Старина, надеюсь, когда-нибудь и я смогу полюбить хотя бы вполовину так сильно. Тогда я умру счастливым. Честное слово.
Я кивнул.
– Я благодарен судьбе за то, что она позволила мне и изведать эти глубины чувства. Не знаю, куда мне теперь идти и что делать… Я даже не знаю, смогу ли когда-либо глядеть на других женщин. Потому что после того, как ты был с такой женщиной, как Хонникер из Расчетного отдела… Думаю, Хотчкисс, ты в состоянии меня понять. Не ты ли сам испытал все это с Дансигер? Ты же чуть не умер, когда вы порвали отношения. И не вижу, чтобы с тех пор ты пробовал найти себе девушку.
– Да, – согласился он. – Я знаю, что ты имеешь в виду.
После этого ленч не затянулся. Хотчкисс впал в задумчивое молчание и в два счета доел сандвич, пока я все еще клевал свой. В результате мы снова пожали руки и солгали, что будем держать друг друга в курсе, – на том все и кончилось. Я попросил счет, а Хотчкисс отправился обратно в Пембрук-Холл. Заплатив Огилви, я и с ним обменялся рукопожатием, тоже сообщив, что выхожу из дела, хотя и не представляю, что принесет мне завтрашнее утро. Интересно, скоро ли весть о моем уходе просочится за пределы агентства и часы начнут пульсировать от предложений конкурентов Пембрук-Холла? Если, конечно, это вообще произойдет.
На обратном пути я старался собраться с духом для последнего, что еще оставалось, – официального увольнения. Лучше всего, решил я, подняться прямиком на тридцать девятый и сообщить обо всем Финнею или Спеннеру, кого застану.
Войдя в вестибюль, я направился к лифтам для избранных, держа «ключ года» наготове. В хвосте общей очереди неприкаянно стояла Дансигер, так что я окликнул ее и помахал карточкой. Она прилетела в два счета.
– Спасибо, – сказала она, когда мы вошли в лифт. И прибавила после того, как закрылась дверь: – Я боялась, после вчерашнего ты и разговаривать со мной не захочешь.
– Без проблем, – заверил я. – Ты совершенно права, что не стала ждать всю жизнь.
Она неуютно переступила с ноги на ногу.
– Может, если у нас с Деппом ничего не получится…
– Получится, – пообещал я. – Он – отличный парень, из тех, кому не жаль проиграть.
– Не надо воспринимать это в таком ключе.
– Пембрук-Холл научил меня смотреть на вещи именно так.
– Хорошо. – Она как-то подозрительно избегала смотреть мне в глаза. – Понимаю, ты очень занят, но когда все-таки мы могли бы приступить к поискам людей в группу?
– Предоставляю это тебе.
Дансигер так и взвилась.
– Послушай, Боддеккер, я знаю, все пошло не так, как тебе хотелось бы, но это еще не причина перевалить свои дела на меня.
– Тебе помогут Харбисон или Мортонсен. Кого бы in них ты ни выбрала себе в заместительницы.
– В заместительницы…
– Отныне творческая группа твоя, Дансигер. Я увольняюсь. Сегодня. И хочешь знать еще кое-что? Ты тоже из тех людей, которым не жаль проигрывать.
– Боддеккер…
Она шагнула ко мне. В этой маленькой кабине царила странная тишина. А потом наши головы начали сближаться. Ее – вверх, к моей, моя – вниз, к ее. И ничто во всем мире не могло бы остановить то, что должно было случиться.
Я уже ощущал тепло ее лица, как вдруг кабина дернулась и остановилась. На пару секунд мы замерли, потом движение возобновилось. Раздался громкий скрежет и двери лифта начали разъезжаться.
Дансигер отпрянула.
– Надо выходить. – Она медленно вышла из кабины. – Мне очень жаль.
– Мне тоже. Увидимся.
– О Боддеккер!
Двери начали закрываться. Я ринулся к контрольной панели, но было поздно. Створки съехались, отрезав от меня лицо Дансигер, кабина вздрогнула и потащилась на тридцать девятый. Всю дорогу я ругался как заведенный.
В вестибюле тридцать девятого царило оживление. Рабочие устанавливали новую голограмму, на сей раз – бедного Пэнгборна. Сотрудники агентства сновали туда-сюда и останавливались поглазеть, Стараясь при этом не перегораживать коридор, чтобы рабочие могли развернуться нормально. Я встал в очередь к секретарше. Когда же добрался до письменного стола, то назвал свое имя и сообщил, что хочу поговорить с кем-нибудь из старших партнеров.
