официальному «циркуляру». Никто бы не осудил его за это. Ведь это не досужие вымыслы кумушек, а официальные сообщения государственной власти. Но отец не поверил. Он не стал молчать. Он предпочел потерять почти все, но не пошел против голоса своего искреннего сердца.
Его не судили, не объявили врагом народа. Его просто отстранили от всякой руководящей работы, исключили из комсомола. На судьбу его легло темное, тяжелое пятно.
И когда грянула война, он хотел смыть с себя несправедливое обвинение, доказать, что он — верный сын народа. И он пошел на фронт.
Ни он, ни мать никогда не проявляли своей обиды. Они продолжали работать так, как работали всегда — искренне, увлеченно, от всей души.
Поэтому у меня сейчас нет позорных мыслей о том, что отец мог сдаться врагу — он не мог поднять руки перед врагом, как не мог поверить клевете официальных инстанций о Косареве. И если он оказался в плену, то и там продолжал бороться с врагом — почти год после последнего фронтового боя, до того хмурого октябрьского дня 1942-го года.
Поиск
«Ничто не забыто, никто не забыт!».
Лозунг.
Я поздно начал искать след своего пропавшего без вести отца. Слишком поздно. Фактические результаты моего многолетнего поиска оказались более чем скромными. Это для нашей страны естественно. Без вести пропавших легко находят только в плохих книгах. Найти их можно лишь случайно, на то они и пропавшие без вести. Я поздно спохватился, но это мало что меняет: последний свидетель последнего боя отца умер, когда я учился всего в пятом классе.
Искать отца я начал в довольно зрелом возрасте. Я узнал у матери все, что она делала в этом направлении. Реальным результатом оказался только адрес Центрального архива Министерства обороны СССР в Подольске. Первый ответ на мой запрос туда был все тот же: ваш отец ни в каких списках не числится. Я написал в Перелюбский райвоенкомат, где призывался отец. Ответ пришел быстро: мой отец призван в июле 1941 года и зачислен рядовым в 746-й стрелковый полк. Как был благодарен я незнакомым мне работникам далекого заволжского райвоенкомата! Они сохранили в полном порядке архивы, дали мне в руки конец ниточки.
Я снова написал туда же, просил сообщить номер дивизии, в которую вошел 746-й стрелковый полк, фамилию командира, боевой путь полка и дивизии. Мне снова быстро ответили: таких сведений в райвоенкомате нет.
Тогда я написал в центральный архив. Ответа пришлось ждать долго. Я спокойно ждал, я понимал, что такие запросы идут туда тысячами. За это время я побывал летом в отпуске у матери и снова потревожил ее память.
Она вспомнила, что в одном из писем отец, будто бы, смутно упоминал Смоленское направление. Мне стало страшновато: из мемуаров наших прославленных полководцев я уже знал кое-что о Смоленском сражении и понял, что отец побывал в самом пекле. Я снова перерыл доступную мне литературу, но нигде не нашел упоминания о 746-м стрелковом полку, полководцы оперировали номерами армий, в крайнем случае — дивизий. А номера дивизии я не знал. Но зато я убедился, что Смоленское сражение по кровопролитности - настоящая мясорубка и для немцев, и особенно для Красной Армии.
Ответ из Подольска выбил почву из-под моих ног. Работники ЦАМО лаконично сообщали, что 746-й стрелковый полк входил в состав 103-й стрелковой дивизии. Дивизия формировалась в прифронтовой полосе, и никаких сведений о ней за 1941 год в Центральном архиве не сохранилось.
Долго пребывал я в полной растерянности. Мне казалось, что я уже имею представление о Смоленском сражении, но чтобы целая дивизия... Это не укладывалось в сознании и не укладывается до сих пор. Что значит один человек, рядовой солдат там, где исчезает дивизия, будто ее корова языком слизнула?
Мне представлялось, как все это происходило. В прифронтовой полосе командование фронта спешно сформировало штаб 103-й стрелковой дивизии из оказавшихся под руками командиров. Штаб лихорадочно сколачивал вокруг себя окруженцев и отбившихся от своих частей солдат. В новую дивизию вошел свежий, необстрелянный полк новобранцев из Саратовской области. А у дивизии уже стояла боевая задача — задержать продвижение немцев. Сумел ли штаб сформировать хотя бы половину штатного состава или дивизия пошла в бой в составе одного 746-го полка?
Я решил поездить по местам боев и расспросить жителей окрестных сел. Один из моих коллег нашел таким образом в Белоруссии могилу своих родителей, погибших под фашистской бомбежкой при эвакуа ции. И я в ближайший отпуск поехал по смоленской земле. Результатом этого наивного поступка стал печальный вывод: искать таким кустарным способом одного человека, да еще рядового красноармейца там, где стоят обелиски с надписью «Их было десять тысяч», — дело абсолютно безнадежное. Мой отец на са мом деле пропал без всякой вести.
Тогда я читал все, что смог найти, о начальном периоде войны. Как раз в те годы мемуары участников войны и всевозможные исторические исследования о войне стали выходить буквально потоком. Я не просто читал эти книги, я изучал их с карандашом в руках, как в студенческие годы учебники перед экзаменами.
Конечно, я не надеялся найти где-нибудь фамилию моего отца. В моем сознании уже складывалось представление о действительном ходе войны, о наших огромных потерях, и наткнуться на фамилию рядового красноармейца Ивана среди миллионов погибших можно было бы только чудом. А чудес в моей жизни не встречалось.
Я даже не очень верил, что встречу где-нибудь упоминание о 746-м стрелковом полку, - ведь стрелковых полков в Красной Армии насчитывалось несколько тысяч. Так оно и вышло. Я выписывал все номера полков, которые попадались мне, наносил их на самодельную большую карту, однако отцовский полк так мне и не попался.
Но я долго верил, что найду следы загадочной 103-й стрелковой дивизии. Не может того быть, чтобы в кубометрах печатной продукции хотя бы один раз не промелькнул этот номер. Дивизия – не иголка в стоге сена. Даже если погибла вся дивизия, и писать мемуары о ней просто некому, хотя это и не укладывалось в сознании, то о ней могли хотя бы мимоходом вспомнить ветераны из соседних соединений. Увы, я нашел упоминание о 103-й с.д. всего один–единственный раз, и то речь шла о самых первых днях войны, когда отец еще только готовился к мобилизации.
Чем больше я читал книг о войне, тем больше разрасталось мое недоумение. И дело не в том, что пропал совершенно бесследно мой отец вместе со своим 746-м стрелковым полком и со всей 103-й с.д. Я начинал понимать, что наши потери в войне настолько огромны, что в каком-то сражении вполне могла полностью лечь целая дивизия до последнего человека. Это меня уже перестало удивлять, такое могло случиться. Но меня все больше удивляло совсем другое, - наши невероятные потери в первые дни войны. Вот этого я долго не мог не только понять, но даже поверить в такое.
Во всех военных мемуарах, где описывалось начало войны, авторы бесхитростно признавали, что они ждали войну. Одни говорили это прямо, другие подтверждали это ожидание довольно откровенными намеками. Все мемуаристы, которые участвовали в войне с самого первого дня, независимо от своего воинского звания и рода войск, в те дни находились на нашей западной границе или совсем рядом от нее, или направлялись к границе из глубины страны. Их заранее, до нападения фашистов, перебрасывали к границе вместе с их подразделениями, частями, соединениями.
Особенно удивляли меня воспоминания летчиков. Те из них, которые «опоздали» к самому началу войны, в июне 1941г. в большинстве своем отдыхали на наших южных морских курортах. Почти каждая книга таких авторов, бывших летчиков, начиналась словами, которые тоже говорили о том, что мы ждали войну.
« День 22 июня застал меня в Ялте. До конца отпуска оставалось две недели». «…До конца отпуска оставалось десять дней…». « Мы с женой отдыхали в Сочи. До конца отпуска оставалась неделя…». Невольно напрашивался вывод, что кто-то дальновидно отправил массу опытных летчиков в отпуск на
