не имел возможности. Поэтому я отодвинул свое недоумение в дальние закоулки сознания. Авось, когда- нибудь дойдут руки и до него. Потом я горько сожалел об этом своем легкомыслии, но прошлого не вернуть.
Тогда я жил на солнечном юге Западной Сибири. Однажды, в самом начале 70-х, командировка задержала меня в Москве с конца апреля до середины мая. В день Победы я решил сходить туда, где собирались ветераны войны. Я пошел на площадь Свердлова — судя по кинофильмам, ветераны имели обыкновение собираться там, у фонтана, на фоне колонн Большого театра и вздыбленных коней на его фронтоне. Стояло холодное дождливое утро.
Увы, книги и кинофильмы несколько преувеличивали: ветеранов у фонтана я нашел, но их тут оказалось мало — три-четыре десятка, и выглядели они как-то не очень натурально, а скорее, оперетточно. Я стоял под назойливым дождем и не знал, что делать дальше. Потом вспомнил мудрое правило: язык до Киева доведет. И верно — первый же встречный штатский старичок дал мне исчерпывающий ответ:
— Езжайте в ЦПКО. А тут собираются только пижоны, для кино.
В сторону ЦПКО имени Горького по Крымскому мосту тянулся непрерывный поток людей, несмотря на холодный ветер и не прекращающийся дождь. Сразу же за воротами парка я наткнулся на самодельный щит-плакат. На плакате - фотография молодого мужчины в военной форме, крупно написаны фамилия, имя и отчество, стояла дата — 1941 год — и нарисован большой знак вопроса.
Критически мыслящий старичок посоветовал правильно: ветераны войны собирались в ЦПКиО. И сюда приходили те, кто все еще надеялся узнать хоть что-то о судьбе своих отцов, не вернувшихся с войны, которая закончилась больше четверти века назад.
Дождь моросил все назойливей, но парк постепенно наполнялся людьми. Я бродил по всему парку, стараясь услышать как можно больше, чтобы уловить всего одну фразу: «746-й стрелковый полк». Найти следы отца я уже не надеялся, но может быть, мне посчастливится хотя бы отыскать исчезнувший саратовский полк.
Повсюду я натыкался на самодельные плакаты, самые разные. Капитальные щиты, надежно стоящие на земле; листы фанеры, прислоненные к дереву; просто листы ватмана, пришпиленные к стене или забору. Возле плакатов молча стояли люди, в основном, мужчины моего возраста. Давно повзрослевшие сыновья искали своих молодых отцов, пропавших бесследно в военные годы. Многие из них бродили по аллеям с навешанными на грудь и спину плакатами все того же содержания — фото, фамилия, имя, отчество, просьба сообщить.
В разных уголках парка я видел развешанные как попало самодельные объявления: здесь собираются ветераны такой-то дивизии, армии, корпуса. До полков дело не доходило и здесь. Не встретилась мне и 103-я стрелковая дивизия. Я перебирал в уме все, что знал о Смоленском сражении, вспоминал номера армий, дивизий. Этих номеров на объявлениях не попадалось. На объявлениях стояли номера соединений и объединений последнего периода войны.
Последнего, а не начального. Здесь собирались победители, те, кто наступал и одерживал победы, а не те, кто отступал, попадал в окружение, оборонялся и пропадал без вести. Я увидел красочное рукописное объявление о сборе ветеранов 3-й армии генерала Горбатова. А дождь все лил, ветер хлестал мокрыми крыльями по лицу.
Потом все потянулись к небольшой открытой эстраде. На ней стоял тонконогий микрофон, и к нему выстроилась длинная молчаливая очередь ветеранов. Все стояли и слушали, а ветераны по одному подходили к микрофону и очень коротко говорили. Все они искали своих боевых друзей. Мне запомнилась полная пожилая женщина в военной гимнастерке, туго обтянувшей ее рельефную фигуру.
— Товарищи, — сказала она, — кто служил в морской бригаде... — она назвала номер бригады морской пехоты, — кто помнит санитарку Клавочку? Это я...
Всех насмешил один подвыпивший «ветеран». Он ухватился за микрофон, чтобы не упасть, и громко заговорил:
— Боевые братья! Смотрите на меня! Я защищал Москву, Ленинград, Сталинград... — он запнулся.
- Севастополь и Одессу! — насмешливо подсказали из толпы.
- Севастополь и Одессу! — обрадовано подхватил «ветеран».
В толпе ветеранов захохотали.
- Ты про Курскую дугу расскажи! Про Малую землю!
«Ветеран» послушно повторял:
- Я кровь проливал на Малой земле! Мы с Брежневым...
Его оттаскивали от микрофона, а он все кричал о своих боевых подвигах и о пенсии, которую ему не дают.
Это дурацкое выступление неожиданно разрядило довольно сдержанную обстановку. Послышались громкие голоса, радостные восклицания, зазвучал смех.
Я снова метался по всему парку, слушал сбивчивые возгласы, приветствия, серьезные разговоры. Я слушал генерала Горбатова: он извинялся перед своими бывшими солдатами за то, что их 3-я армия до сих пор не имеет своего совета ветеранов, и что он по ряду объективных причин не мог раньше лично заняться этим вопросом. Позже я узнал, какие объективные причины помешали генералу Горбатову. Он сидел, а после реабилитации долго лечился.
Я снова вернулся к эстраде. У микрофона стоял коренастый, кряжистый старик с белоснежной бородой веником. Я невнимательно слушал его и думал о том, что напрасно пришел сюда. И вдруг услышал:
— 745-й полк...
Эти слова произнес тот самый кряжистый старик. Надежда с новой силой вспыхнула во мне. Этот дед служил в 745-м полку! Наверняка он воевал где-то рядом с 746-м полком, рядом с моим отцом! Возможно, в той самой злополучной 103-й дивизии...
Когда старик спустился с эстрады, я вцепился в него мертвой хваткой. Он тоже обрадовался мне, как родному.
— Я уже десять лет хожу сюда, и ты, сынок, первый подошел ко мне!
Мы с ним долго стояли под дождем. Да, этот могучий старик воевал в 745-м полку. Полк формировался не в Саратовской области, но в том же Приволжском округе, в Горьковской области. Да, он, кажется, слышал о 746-м полку, пожалуй, он припоминает, что они воевали где-то рядом, возможно, в одной дивизии, но точно он не может сказать. Номера своей дивизии он не знает, им не говорили, это военная тайна.
Он воевал под Смоленском в армии Лукина, знаешь такого генерала? - он попал в плен. А самого старика тяжело ранило, он долго лежал в госпитале, потом его направили в нестроевые, кучером в обоз. Что стало с его полком, он не знает, но раз командующий армией, генерал Лукин, попал в плен, то уж от полка, наверно, не осталось ни рожек, ни ножек. Он тоже писал во все адреса, ходит сюда все время, но ни разу ни один однополчанин не отозвался.
Мы с ним обменялись адресами и пообещали, что если узнаем что-то о судьбе наших полков, то обязательно сообщим друг другу. Расстались мы, как близкие родственники.
С той встречи прошло много лет. Мне до сих пор нечего сообщить этому незнакомому, но почти родному человеку. Он тоже ничего не написал мне. Видно, за все долгие годы после нашей встречи к нему так больше никто и не подошел.
Из ЦПКиО я уходил одним из последних. Я шел и думал, что же делать дальше, как отыскать след отца на нашей многострадальной земле.
И вдруг ко мне пришла простая и ясная мысль. Настолько простая, что удивительно, как я не додумался до этого раньше.
Ведь я шел по ложному следу! По мнению многих историков, Смоленское сражение закончилось в начале сентября Ельнинской операцией. А мать говорила, что последнее письмо от отца пришло в середине сентября. Значит, он вышел живым из Смоленского сражения! Его даже не ранило, иначе он попал бы в госпиталь. Значит, он остался в строю!
Я лихорадочно обдумывал эту новую мысль. Если бы отец принимал участие в Смоленском сражении, то, скорее всего, он вместе со своими уцелевшими однополчанами из той погибшей дивизии прибился к своим. Его направили в другой полк, в другую дивизию. Тогда найти его след вообще невозможно. Но если
