военную экспансию. По словам Херварта, «Советы занимали оборонительную позицию и делали все возможное, чтобы предотвратить войну». Гитлер же, напротив, был агрессивен и искал конфронтации. Его политика «вела к войне»[140].
Для Шуленбурга, воспитанного на традициях внешней политики старой школы, получившего опыт дипломатической работы на консульской службе в Российской империи и хорошо сознававшего огромное экономическое и военное значение обоих государств, колоссальную бризантность их идеологических систем, вывод мог быть только один: любой ценой предотвратить военное столкновение сторон, всячески способствовать разрядке напряженности и постепенному сближению этих не столь уж и несхожих во внутриполитическом плане режимов.
Министр иностранных дел, а впоследствии посол Румынии в Москве Григоре Гафенку охарактеризовал сложную и в основном парадоксально анахроническую позицию Шуленбурга следующими словами: «Как это ни странно, но прежде всего дипломаты, которым в одинаковой степени духовно были чужды и большевистское учение и национал-социалистская доктрина, понимали (возможно, благодаря именно этому отчуждению), в какой мере имевшиеся в обеих системах аналогии можно было бы использовать в целях достижения примирения и доброго согласия. Ссылаясь на авторитет Бисмарка, (Шуленбург) часто говорил о естественном совпадении интересов Германии и России и... теперешние трудности в отношениях двух империй приписывал насильственному и бескомпромиссному антитезису, который национал-социализм противопоставлял большевизму». Гафенку видел в Шуленбурге дипломата, «наилучшим образом подготовленного для проведения реалистической политики, прекрасно отдававшего себе отчет в истинной ценности и подлинной искренности (обеих) доктрин.»
Нелепость ситуации, в которой находился посол в Москве, усугублялась тем фактом, что важную политическую информацию он получал не из Берлина, а из советских правительственных кругов. В то время как государственные руководители в Берлине считали посла политически неблагонадежным и недостаточно авторитетным или же в пылу бюрократического усердия просто о нем забывали, послу приходилось выслушивать упреки представителей Советского правительства относительно действий Берлина, на которые ему нечего было возразить. Так, например, об агрессивном характере германо- японского антикоминтерновского пакта Шуленбург узнал не от своего правительства, а от советского наркома иностранных дел[141]. Находясь в столь двойственном положении, посол избрал определенную линию поведения, сочетавшую личную полнейшую искренность с выражением сожаления по поводу происходящего в Германии, на которое он, дескать, старается влиять, но которое пока оказывается сильнее. Эта линия проявлялась в «характерном для посла жесте, когда он с выражением озабоченной беспомощности воздевал руки к небу». Этот жест, отражавший глубокий внутренний конфликт, до сих пор помнят сослуживцы[142]. Его зафиксировала и советская сторона, хотя долгое время неверно истолковывала[143].
Осенью 1937 г. растущая убежденность в агрессивных намерениях Гитлера в отношении европейского Востока побудила посла, осведомленного о временном ослаблении Красной Армии в результате ликви дации начиная с июня 1937 г. офицерской элиты в связи с так называемым делом Тухачевского, а также знавшего о существовании агрессивного германо-японо-итальянского военного союза, возникшего в результате присоединения Италии в ноябре 1937 г. к антикоминтерновскому пакту, отказаться от позы озабоченной беспомощности и перейти к активному предостережению. Вместе с ним посольство перешло с позиции неприятия (в понимании М.Брощата) к осторожной, но в ограниченных пределах активной оппозиции в отношении внешнеполитических планов Гитлера в Восточной Европе. Показателем такого поворота служит доклад о «проблеме — Советский Союз», составленный ведущими работниками посольства, с которым посол выступил в военной академии в Берлине 25 ноября 1937 г., или ровно через год после подписания тайного дополнительного протокола к антикоминтерновскому пакту[144].
Свое широко задуманное историко-политическое выступление перед молодым поколением немецких офицеров Шуленбург начал с указания на важное место России в «прусско-германской истории последних двух столетий», на «значение позиции России для политики Бисмарка в период создания государства...». Шуленбург отверг как абсурдное утверждение о том, что якобы сложившееся стараниями Советского Союза соотношение сил представляет угрозу для Германии. Напротив, заявил он, «усиливающийся страх перед Германией привел к тому, что отношения Советского Союза ко всем остальным государствам еще больше стали зависеть от его отношения к Германии. Любое усиление Германии воспринимается в Советском Союзе как собственный неуспех». По словам Шуленбурга, внешнюю политику советского руководства определяет в первую очередь «потребность в международном спокойствии». И только агрессивная германская политика на международной арене, нацеленная на сколачивание блоков, вы нуждает СССР стремиться к созданию
Военный министр и главнокомандующий вермахтом Вернер фон Бломберг сообщил в частном порядке германскому послу в Москве[145], что доклад был встречен «слушателями с полным одобрением». Он действительно привлек большое внимание. Многие из занимавших ру ководящие посты, в том числе и сам Бломберг, просили прислать им копию. Содержание доклада настолько противоречило представлениям Гитлера и указаниям Геббельса в сфере пропаганды, что последствия выступления вряд ли ускользнули от их внимания.
Аншлюс Австрии и всеобщая мобилизация в Германии, которые Шуленбург, как видно, пережил совершенно неожиданно для себя, будучи в Германии, продемонстрировали со всей очевидностью, на сколько справедливыми оказались известные ему опасения Советского правительства относительно дальнейших внешнеполитических целей Германии. Подписание Мюнхенского соглашения 29 сентября 1938 г. вызвало в Берлине и в столицах других западных государств чувство «огромного облегчения... по поводу предотвращенной войны». Те, кто не поддался этому чувству, «с тревогой задались вопросом, как скоро наглая заносчивость вновь заявит о себе»[146]. В германском посольстве в Москве ощущалось лишь умеренное облегчение в связи с разрешением кризиса. Здесь обращали внимание в первую очередь на тяжелые последствия этой конференции. Исключение Советского Союза из числа великих держав — участниц переговоров расценивалось как оскорбление, а непривлечение к ним Чехословакии рассматривалось как диктат ведущих государств; за все это, как предполагалось, придется дорого заплатить.
В своих изложенных позднее размышлениях Эрнст Кёстринг писал: «Мчавшиеся в Мюнхен с развевающимися фалдами англичане и французы... внезапно и грубо исключили Сталина из числа участников переговоров в Мюнхене»[147]. Кёстринг не сомневался, что Советское правительство должно было сделать из случившегося соответствующие выводы.
А посол Шуленбург выразил полученный в беседе 29 сентября 1938 г. протест Потемкина, в полной мере дав почувствовать собственное согласие с ним, следующими словами: «Это, собственно говоря, ка кая-то нелепость, когда созывается конференция для решения судьбы страны без представителя этой страны. То, что происходит сейчас, является возрождением «знаменитого» четырехстороннего договора с целью навязывания Европе своей воли... Участвующие в уничтожении Чехословакии государства еще очень пожалеют, что уступили ее воинствующему национализму. На очереди Польша, ибо в ней проживает «очень много» немцев...»[148].
В то время как советник посольства в своем очередном докладе от 3 октября 1938 г.[149] передавал начальнику V референтуры МИДа, занимавшейся вопросами СССР, традиционное поздравление и сообщал о царившем в посольстве «бурном ликовании по случаю до стигнутого фюрером для Германии огромного, не поддающегося воображению успеха», настроение у сотрудников посольства было в самом деле подавленное. Так, в тот же самый день Шуленбург в частном порядке писал в Берлин: «Итак, важное решение принято, оно принято в пользу мира!! Все-таки я испытываю большое облегчение. Не отрицаю! Я совершенно не имею в виду политические беспокойства общего характера, которые присущи всякому мыслящему человеку и немцу (существует очень мало мыслящих людей!). Ведь подвергались опасности и мои самые насущные интересы. Вспыхнула бы война, и я лишился бы своего поста... Но... не подумай, пожалуйста, что все было только блефом, что никакой опасности не грозило. Только чудо спасло нас от войны!.. В новой ситуации все наши заботы выглядят по-
