Чехов без глянца

лукулловские обеды и ужины. Это счи талось шиком и проявлением европейской культу ры. В то же время Таганрог щеголял и патриарха л* ностью. Улицы были немощеные. Весною и осень* на них стояла глубокая, невылазная грязь, а лето? они покрывались почти сплошь буйно разраста!

190 шимся бурьяном репейником и сорными травам!

Освещение на двух главных улицах было более чем скудное, а на остальных его не было и в помине. Обыватели ходили но ночам с собственными руч­ными фонарями. Но субботам но городу ходил с большим веником на плече, наподобие солдатско­го ружья, банщик и выкрикивал: «В баню! В баню! В торговую баню!» Арестанты, запряженные в те­легу вместо лошадей, провозили на себе через весь город из склада в тюрьму мешки с мукой и крупой для своего пропитания. Они же всенародно и вар­варски уничтожали на базаре бродячих собак с по­мощью дубин и крюков. Лошади пожарной коман­ды неустанно возили «воду и воеводу», а пожарные бочки рассыхались и разваливались от недостатка влаги. Иностранные негоцианты выставляли на вид свое богатство и роскошь, а прочее население с трудом перебивалось, как говорится, с хлеба на квас.

Василий Васильевич Зеленко:

Нельзя обойти молчанием и таганрогский прекрас­ный, редкостный, можно сказать, городской сад. <...> Несмотря на то, что Таганрог вообще не беден растительностью, — в нем много обширных дворов и садов, — а большая часть улиц по обеим сторо­нам обсажены в два ряда тенистыми деревьями, на­ столько разросшимися, что закрывают дома и пред­ставляют собой прекрасные аллеи из белой акации и тополей, проходя по которым чувствуешь себя как бы идущим в тенистом саду, — все же городской сад манит к себе, и с ранней весны и до поздней осе­ни мы чуть ли не каждый день посещали его. Он об­ ширен, тенист и привлекателен своей прохладой, своим покоем. <...>

Наряду с городским садом следует отметить и за­городные места — прелестные уголки <...> — «Ка­рантин» и «Дубки».

От «Карантина» теперь ничего не осталось, что напоминало бы этот прекрасный, уединенный, поэтический уголок. В те годы обширное поле, ныне застроенное заводами и жилыми домами, было свободно; от берега моря тянулась неогляд­ная степь, а на крутом берегу росли деревья и цве­ли весной сады.

Антон Павлович Чехов. Из письма И. А. Леикину. Та­ганрог, 7 апреля i88y г.:

Такая крутом Азия, что я просто глазам не верю. 6о ооо жителей занимаются только тем, что едят, пьют, плодятся, а других интересов — никаких... Ку­да ни явишься, всюду куличи, яйца, сантуринское, грудные ребята, но нигде ни газет, ни книг... Место­положение города прекрасное во всех отношени­ях, климат великолепный, плодов земных тьма, но жители инертны до чертиков... Все музыкальны, одарены фантазией и остроумием, нервны, чувст вительны, но все это пропадает даром... Нет ни па триотов, ни дельцов, ни поэтов, ни даже прилич ных булочников. <...> Ах, какие здесь женщины!

Детство и отрочество

Михаил Михайлович Андреев-Туркин. По воспоми­наниям родных и близких:

В маленьком флигеле из земляного кирпича (самана), обмазанном глиной, состоящем из грех комнаток, площадью всего в двадцать три кв. метра, — 17 января i860 года родился Антон Павлович Чехов. Домик помещался в глубине двора на немощеной пыльной Полицейской улице. За домом росло не­сколько акаций, на которых были прикреплены скворечни. Вокруг дома рос бурьян и были протоп­таны дорожки к воротам, сараю и другим местам. При доме была кухонька, размером пять с полови­ной метров, с глиняным полом. Домик не принад­лежал Чеховым, а арендовался ими у Гнутова. <...> В большой комнате главный угол был заставлен иконами, с горящей всегда перед ними лампадой. Перед иконами стоял треугольник, на котором лежа­ли молитвенник, книги священного писания и вос­ковая свеча в высоком медном подсвечнике, на кото­ром лежали щипцы для снятия нагара со свечи. Комната эта служила для приема гостей, столовой и кабинетом Павла Егоровича — отца Чехова. Посреди комнаты стоял стол с подъемными крыш­ками, у стен стоячая конторка и несколько стульев.

⁷ N>1980

В двух других маленьких комнатах размещались спальня Чеховых с деревянной двуспальной кро­ватью и детская, в которой и была помещена дере­вянная качающаяся колыбелька с новорожденным Антошей. <...>

Говорить А. И. начал рано. Говорил ребенком не спеша и не шепелявя.

Владимир Алексеевич Гкляровский:

Антон Павлович был смирнее всех. У него была очень большая голова, и его звали Бомбой, за что он сердился. Любимым занятием Антона было со­ставление коллекций насекомых и игра в торговлю, причем он еще ребенком мастерски считал на сче­тах. Все думали, что из него выйдет коммерсант.

Михаил Михайлович Андреев-Туркин. По воспоми­наниям родных и близких:

С самого раннего детства дети помогали отцу в его торговле. Помогали и тогда, когда учились в гим­ назии.

Александр Павлович Чехов:

Это было весьма своеобразное торговое заведение, вызванное к жизни только местными условиями. Здесь можно было приобрести четвертку и даже два золотника чаю, банку номады, дрянной перо­чинный ножик, пузырек касторового масла, пряж­ку для жилетки, фитиль для лампы и какую-нибудь лекарственную траву или целебный корень вроде ревеня. 'Гут же можно было выпить рюмку водки и напиться сантуринским вином до полного опья­нения. Рядом с дорогим прованским маслом и доро­гими же духами «Эсс-Букет» продавались маслины, винные ягоды, мраморная бумага для оклейки книг, керосин, макароны, слабительный александрий­ский лист, рис, аравийский кофе и сальные свечи.

Рядом с настоящим чаем продавался и спитой чай, собранный евреями в трактирах и гостиницах, вы­ сушенный и подкрашенный. Конфекты, пряники и мармелад помещались по соседству с ваксою, сар­ динами, сандалом, селедками и жестянками для ке­росина или конопляного масла. Мука, мыло, греч­невая крупа, табак-махорка, нашатырь, проволоч­ные мышеловки, камфара, лавровый лист, сигары «Лео Виссора в Риге», веники, серные спички, изюм и даже стрихнин (кучелаба) уживались в са­мом мирном соседстве. Казанское мыло, душистый кардамон, гвоздика и крымская крупная соль лежа­ли в одном углу с лимонами, копченой рыбой и ре­менными поясами. Словом, это была смесь самых разнообразных товаров, не поддающихся никакой классификации. Лавка Павла Егоровича была в од­но и то же время и бакалейной лавкой, и аптекой без разрешения начальства, и местом распивочной торговли, и складом всяческих товаров — до афон­ских и иерусалимских будто бы святынь включитель­но, — и клубом для праздных завсегдатаев. И весь этот содом, весь этот хаос ютился на очень неболь­шом пространстве обыкновенного лавочного по­мещения с полками по стенам, с страшно грязным полом, с обитым рваною клеенкою прилавком и с небольшими окнами, защищенными с улицы ре­шетками, как в тюрьме. <...>

Антоша, сидя в лавке, должен был знать, где, на ка­кой полке и в каком ящике хранится такой-то то­ вар. Павел Егорович требовал, чтобы все отпуска­лось покупателю без замедления и моментально.

Михаил Павлович Чехов:

В 1874 году мы переехали в свой собственный дом. выстроенный нашим отцом на глухой Елиса- ветинской улице, на земле, подаренной ему дедуш­кой Егором Михайловичем. Отец был плохим

дельцом, все больше интересовался пением и обще­ственными делами, и потому его собственные дела пошли на убыль, и самый дом вышел неуклюжим и тесным, с толстыми стенами, в которые подряд­чиками было вложено кирпича больше, чем было необходимо, ибо постройка оплачивалась с каждой тысячи кирпича. Подрядчики нажились, оставив отцу невозможный дом и непривычные для него долги по векселям. Вся семья теснилась в четырех комнатках; внизу, в подвальном этаже, поместили овдовевшую тетю Федосью Яковлевну с сыном Але­шей, а флигелек, для увеличения ресурсов, сдали вдове Савич, у которой были дочь-гимназистка Ира- ида и сын Анатолий. Этого Анатолия репетировал мой брат Антон Павлович. <...> Семья нашего отца была обычной патриархальной семьей, каких было много полвека тому назад в провинции, но семьей, стремившейся к просве­щению и сознававшей значение духовной культу­ры. Главным образом по настоянию жены, Павел Егорович хотел дать детям самое широкое образо­ вание. но. как человек своего века, не решался, на чем именно остановиться: сливки общества в тог­