Чехов без глянца

подхва­чена всеми с восторгом. Решено приспособить для этой цели большой, пустующий в глубине двора, амбар. Труппа сейчас же составилась, преимущест- го 1

венно из соседей, причем к женскому персонал)' ее добровольно причислил себя и Антон Павлович. Мужской персонал образовался из хозяина дома А. П. Я-ва, Александра и Николая Чеховых, меня и еще нескольких лиц.

Уже через два-три дня после решения этого вопро­са застучали в амбаре молотки плотников, ставя­щих подмостки для сцены, приглашенный худож­ник, в сотрудничестве Николая Павловича Чехова, начал писать декорации, а мы приступили к выбо­ру пьесы.

Для открытия остановились на пьесе «Ямщики, или Шалость гусарского офицера», не помню уже какого автора. Роли в этой пьесе были распределе­ны следующим образом: гусарского офицера играл один из товарищей хозяина, станционного смот­рителя — Александр Павлович Чехов, сборщика на церковь — А. Г1. Яковлев, дочь смотрителя — его же­на, молодого ямщика — я и, наконец, старуху-старо­стиху — .Антон Павлович Чехов. Репетировали мы эту пьесу не менее десяти раз, и она у нас прошла великолепно. Нет нужды, что у гусарского офице­ра принадлежность его к военному званию опре­делялась единственно фуражкой с кокардой, что сборщик на церковь разгуливал в турецком халате и что станционный смотритель щеголял в мундире таможенного ведомства с шитым золотом ворот­ником. Все эти шероховатости искупились художе­ственною игрою Антона Павловича. Нельзя себе представить того гомерического хохота, который раздавался в публике при каждом появлении ста­ростихи. И нужно отдать справедливость Антону Павловичу — играл он мастерски, а загримирован был идеально.

С легкой руки Антона Павловича в нашем околот­ке спектакли эти пользовались громадным успе- 202 хом и всегда делали полные сборы. Публика на

эти спектакли допускалась только избранная, пре­имущественно обитатели квартала, и за мини­ мальную плату.

Необходимо добавить, что спектакли давались с бла­готворительною целью и на афишах, писанных ру­кою Николая Чехова, всегда значилось, что сбор со спектакля предназначается в пользу «одного бедно­ го семейства». Таких спектаклей в то лето дано было шесть.

Михаил Павлович Чехов:

По отъезде двух старших братьев в Москву наш отец стал едва сводить концы с концами. Его дела окончательно упали. Жизнь всей семьи потекла замкнуто, в бедности, хотя и в своем доме, над ко­торым тяготели долги. Целые дни для мальчиков проходили в труде. По вечерам .нгоша веселил всех своими импровизациями, или же все слушали рассказы матери, тетки Федосьи Яковлевны или няни, которая жила у нас долго и ушла только в са­мое последнее время пребывания нашего в Таган­роге. <...>

В 1876 году отец окончательно закрыл свою тор­говлю и, чтобы не сесть в долговую яму, бежал в Москву к двум старшим сыновьям, из которых один был тогда студентом университета, а другой учился в Училище живописи, ваяния и зодчества. За старшего уже официально стал у нас сходить Антон. Я отлично помню это время. Было ужасно жаркое лето; спать в комнатах не было никакой возможности, и потому мы устраивали в садике балаганы, в них и ночевали. Будучи тогда гимнази­стом пятого класса, Антон спал под кущей поса­женного им дикого виноградника и называл себя «Иовом под смоковницей». Вставали в этих шала­шах очень рано, и, взяв с собой меня, Антон шел на базар покупать на целый день харчи. Однажды

он купил живую утку и, пока шли домой, всю дорогу теребил ее, чтобы она как можно больше кричала. — Пускай все знают, — говорил он, — что и мы то­же кушаем уток.

На базаре Антон присматривался к голубям, с ви­дом знатока рассматривал на них перья и оценивал их достоинства. Были у него и свои собственные голуби, которых он каждое утро выгонял из голу­бятника, и, по-видимому, очень любил заниматься ими. Затем дела наши стали так туги, что для того, чтобы сократить количество едоков, меня и брата Ивана отправили к дедушке в Княжую. А потом мы испытали семейную катастрофу: у нас отняли наш дом.

<...> Матери ничего более не оставалось, как вовсе покинуть Таганрог. Она захватила с собой меня и се­стру Машу и, горько заливаясь слезами, в вагоне по­везла нас к отцу и двум старшим сыновьям в Москву, на неизвестность.

Антоша и Ваня были брошены в Таганроге одни на произвол судьбы. Антоша остался в своем бывшем доме, чтобы оберегать его, пока не войдет в него новый хозяин, а Ваню приютила у себя тетя Марфа Ивановна. Впрочем, Ваню тоже скоро выписали в Москву, и Антон остался в Таганроге один как перст. Ему нужно было кончать курс, он был в седь­мом классе гимназии.

Андрей Дмитриевич Дросси:

Три года прожил Антон в Таганроге один. Это были годы неотступной бедности. Надо было самому зарабатывать. Он стал репети­тором.

Один урок был далеко, за шлагбаумом, на самой окраине города. Ходить туда было особенно не­приятно осенью, потому что калош у Антона не 204 было. Садясь заниматься с учеником, он старался

спрятать под столом свои ноги в покрытых гря­зью рваных сапогах.

За этот урок Антон получал три рубля в месяц. Заметив, что его товарищ С—в очень нуждается, Антон предложил ему репетировать ученика за шлагбаумом вместе.

Из трех рублей Антон отдавал теперь полтора руб­ля G—ву.

Михаил Павлович Чехов:

Антон часто писал нам из Таганрога, и его письма были полны юмора и утешения. <...> Часто в письмах он задавал мне загадки, вроде: «Отчего гусь плавает?» или «Какие камни бывают в море?», сулился привезти мне дрессированного дубоноса (птицу) и приела;! однажды посылку, в которой оказались сапоги с набитыми табаком голенища­ми: это предназначалось для братьев. Он распро­давал те немногие вещи, которые оставались еще в Таганроге после отъезда матери, — разные банки и кастрюльки, — высылал за них кое-какие крохи и вел по этому поводу с матерью переписку. Не признававшая никаких знаков препинания, мать писала ему письма, начинавшиеся гак: «Антоша в кладовой на полке...» и т. д., и он вышучивал ее, что по розыскам никакого Антоши в кладовой на полке не оказалось.

В таганрогской гимназии

Василий Васильевич Зеленко:

Поступил Чехов в гимназию в 1868 г., кончил в 1879 г. Пробыл в гимназии 11 лет; учился посред­ ственно-средне, скорее ниже среднего; два раза оставался на второй год: в Ш-м классе и в V-м; в Ш-м из- за математики, да и по географии дело обст ояло плохо, а в V-m — из-за греческого.

М. Д. Кукушкин, одноклассник Чехова по таганрогской гимназии:

Учился Чехов неважно и из 23 учеников выпускно­го класса занимал одиннадцатое место. За сочине­ ния по русскому дальше тройки не шел, но всегда отличался в латыни и Законе Божием, получая за них пятерки. Знал массу славянских текстов и в то­варищеских беседах увлекал нас рассказами, пере­ сыпанными славянскими изречениями, из кото­рых многие я впоследствии встречал в некоторых из его первых литературных произведений.

Василий Васильевич Зеленко:

Во главе гимназии стоял директор Эдмунд Рудоль­фович Рейтлингер. Он преподавал в 3-м классе ла- 206 тинский язык и в старшем классе читал о француз­ской революции, но все его знание языка заключа­лось главным образом в нескольких латинских по­говорках и пословицах, которыми он и любил ще­голять <...>. Он был немец по происхождению, имел барственную осанку, представительную на­ ружность и великолепный голос, которым он то­же не прочь был щегольнуть. <...> Был он человек добродушный, незлобивый, не лю­бил ни о чем беспокоиться, но и не хотел, чтобы его беспокоили. <...>

Истинным героем гимназии был инспектор Алек­сандр Федорович Дьяконов. Личность до некоторой степени легендарная. Сколько разговоров, шуток, анекдотов ходило о нем среди гимназистов. Сухарь, человек жесткий, он и внешним своим обликом на­поминал высушенную воблу. 1оворят, А. Г1. Чехов пи­сал «Человек в футляре» с Дьяконова, но последний акт его жизненной карьеры показал, что Дьяконов не совсем был «человеком в футляре» и в его груди билось сердце, не чуждое великодушным порывам и способное к проявлению теплых чувств. Дьяконов отличался феноменальной скупостью. У него было две