Чехов без глянца

дашнем Таганроге составляли богатые греки, кото­рые сорили деньгами и корчили из себя аристокра­тов, — и у отца составилось твердое убеждение, что детей надо пустить именно по греческой линии и дать им возможность закончить образование да­же в Афинском университете. В Таганроге была греческая школа с легендарным преподаванием, и, по наущению местных греков, отец отдал туда учить­ся трех своих старших сыновей — .Александра, Ни­колая и Антона; но преподавание в этой школе даже для нашего отца, слепо верившего грекам, оказалось настолько анекдотическим, что пришлось взять от­туда детей и перевести их в местную классическую гимназию.

Александр Павлович Чехов:

Антон Павлович Чехов никогда не обладал выдаю­щимся слухом; голоса же у него не было вовсе. Грудь тоже была не крепка, что и подтвердилось потом болезнью, которая свела его преждевременно в мо- гилу. Несмотря, однако же, на все эт о, судьба распо­рядилась так, что А. П. до третьего и чуть ли, кажет­ся, не до четвертого класса гимназии тянул тяжелую лямку певчего в церковном хоре. <...> Пели главным образом в монастыре и во «Дворце». <...>

Антон Павлович пел в монастыре альтом, и его, как и следовало ожидать, почти не было слышно. Муж­ ские сильные голоса подавляли слабые звуки трех детских грудей. Но Павел Егорович не принимал этого в расчет, и ранние обедни пелись аккурат­но и без пропусков, невзирая ни на мороз, ни на дождь, ни на слякоть и глубокую, вязкую фязь не­мощеных таганрогских улиц. А как тяжело было вставать по утрам для того, чтобы не опоздать к на­чалу службы!.. <...>

Но возвращении от обедни домой пили чай. Затем Павел Егорович собирал всю семью перед киотом с иконами и начина;! читать акафист Спасителю или Богородице, причем дети должны были петь после каждого икоса: «Иисусе сладчайший, спаси нас» и после каждого кондака: «Аллилуйя». К концу этой до­ машней молитвы уже начинали звонить в церквах к поздней обедне. Один из сыновей-гимназистов — по очереди или же по назначению отца — отправлял­ся вместе с «молодцами» в качестве хозяйского глаза отпирать лавку и начинать торговлю, а прочие дети должны были идти вместе с Павлом Егоровичем к поздней обедне. Воскресные и праздничные дни для детей Павла Егоровича были такими же трудо­выми днями, как и будни, и Антон Павлович не без основания не раз говаривал братьям: — Господи, что мы за несчастный народ! Все това­рищи-гимназисты по воскресеньям гуляют, бега­ют, отдыхают и ходят в гости, а мы должны хо­дить по церквам!..

Михаил Павлович Чехов:

День начинался и заканчивался трудом. Все в до­ме вставали рано. Мальчики шли в гимназию, воз­ вращались домой, учили уроки, как только выпадал свободный час, каждый из них занимался тем, к че­му' имел способность: старший, Александр, устраи­вал электрические батареи, Николай рисовал, Иван переплетал книги, а будущий писатель сочинял... Приходил вечером из лавки отец, и начиналось пе­ние хором: отец любил петь по нотам и приучал к этому и детей. Кроме того, вместе с сыном Нико­лаем он разыгрывал дуэты на скрипке, причем ма­ленькая сестра Маша аккомпанировала на фортепь­яно. Мать, вечно занятая, суетилась в это время по хозяйству или обшивала на швейной машинке де­тей. <...>

Несмотря на сравнительную строгость семейного режима и даже на обычные тогда телесные наказа­ ния, мы, мальчики, вне сферы своих прямых обя­занностей, пользовались довольно большой свобо­дой. Прежде всего, сколько помню, мы уходили из дому не спрашиваясь; мы должны были только не опаздывать к обеду и вообще к этапам домашней жизни, и что касается обязанностей, то все мы были к ним очень чутки. Отец был плохой торго­вец, вел свои торговые дела без всякого увлечения. Лавку открывали только потому, что ее неловко было не открывать, и детей сажали в нее только потому, что нельзя было без «хозяйского глаза». Отец выплачивал вторую гильдию лишь по насто­янию матери, гак как это могло избавить нас, сы­новей, от рекрутчины, и как только была объявле­на в 1874 году всесословная, обязательная для всех воинская повинность, эта гильдия отпала сама со­бой, и отец превратился в простого мещанина, как мог бы превратиться в регента или стать офици­альным оперным певцом, если бы к том)' его на­правили с детства.

Андрей Дмитриевич Дросси:

В доме Чеховых мне не приходилось бывать, но за­то сколько долгих часов я проводил осенью с Анто­ ном Павловичем на большом пустыре за их дво­ром, притаившись за рогожною «принадою» и под­жидая момента, когда стая щеглов или чижей, привлеченная призывными кликами товарищей, заключенных в вывешенную перед «принадою» клетку, опустится с веселым чириканьем на пучки конопли и репейника, растыканные впереди этого сооружения. С затаенным дыханием, с сильно бью­щимся сердцем, дрожащею рукою старался кто-ни­будь из нас сквозь отверстие, проделанное в рого­же, осторожно навести волосяной силок, прикреп­ленный к длинной камышине, на головку птички, и если это удавалось, то с каким торжеством тащили мы через отверстие полузадушенную птичку, кото­рую, освободив из петли, заключали в тут же приго­товленную клетку.

Мария Дмитриевна Дросси, сестра А. Д. Дросси: Чехов был близким товарищем моего брата Анд­рея Дросси. <...> Мальчики увлекались играми во дворе нашего дома — лаптой и воздушными змея­ми. Чехов играл в лапту отлично. Меня часто маль­чишки обижали за неудачный запуск змея, Анто­ша — никогда и всегда утешал, если я подвергалась обиде.

Часто гуляли мы в городском саду, где была «гим­назическая аллея». Играли в бег наперегонки.

Михаил Павлович Чехов:

Каждый день ходили на море купаться. По дороге заходили за знакомыми, и к морю шла всегда боль­ шая компания. Купались обыкновенно на Банном съезде, где берег был настолько отлогий, что для того, чтобы оказаться в воде по шею, нужно было пройти от берега по крайней мере полверсты. Вместе с нами ходили и две черные собаки, при­надлежавшие А. П. В воде обыкновенно сидели це­лыми часами, и когда шли обратно, то необыкно­венно хотелось пить. По пути, на углу Итальянского переулка и нашей улицы, была палатка, в которой продавали квас, — и было счастьем, когда у кого-ни­будь из мальчиков находилась в кармане копейка, так как на копейку продавали целый громадный де­ревянный ковш, к которому мы припадали одно­временно со всех сторон. Кто-нибудь из нас оказы­вался счастливцем: он возвращался домой с моря с так называемой «болбиркой». Это кусок коры ка­кого-то дерева, из которой местные рыбаки делали обыкновенно на свои сети поплавки. Найти на бе­регу «болбирку» считалось у нас особым располо­жением судьбы. Кора эта легко резалась по всем направлениям, и счастливец долго сидел потом от­дельно от всех и вырезал из нее кораблик или че­ловека. Таким счастливцем не раз бывал и гимна­зист Антоша.

Михаил Михайлович Андреев-Туркин. По воспоми­наниям родных и diusKux:

Любимым развлечением Чехова был каток, устраи­вавшийся в городском саду. 11е поднимая воротника пальто, бравируя своей «закаленностью», он часто катался так долго, что отмораживал себе уши и си­дел потом дома с распухшими огромными ушами, 200 вымазанными гусиным салом.

Андрей Дмитриевич Дросси:

Изредка, вместе со мною, Антон Павлович наве­щал товарищей наших К-вых, проживавших не­вдалеке от меня. Семья К-вых состояла в то время из матери-вдовы, пяти сыновей и замужней доче­ри, жившей с мужем в смежном флигеле. Старший сын и двое младших занимали с матерью верхний этаж, а в нижнем, полуподвальном, помещались наши товарищи.

<...> Наверху не было дела никому до того, что творилось внизу.

А внизу происходили попойки в складчину, игра в карты на деньги, чтение порнографических про­ изведений и т. п. Приходил туда кто хотел и когда хотел.

Общество там собиралось весьма смешанное и все молодежь от 14 до 1 у лет. Квартира эта была убежи­щем для всех: там скрывались от гнева родитель­ского ученики, срезавшиеся на экзаменах; туда же с утра являлись те, которые по каким-либо причи­нам не хотели идти в гимназию. Приходили с учеб­никами и просиживали вплоть до обеда, развле­каясь игрою в карты. К чести Антона Павловича нужно отнести — он никогда не принимал участия в этом милом времяпровождении. Да и бывал он там довольно редко и только понаслышке узнавал о тех озорствах, которые там учинялись. А во фли­гель, у замужней сестры К-вых, он бывал с удоволь­ствием. Там всегда собиралось большое общество взрослых и молодежи. Разговор обыкновенно вер­телся около театра, так как и хозяин и гости были завзятыми театралами. В одно из таких собраний среди некоторых гостей возникла мысль об устрой­стве любительского спектакля. Мысль была