Чехов без глянца

Дорога от Батума до Тифлиса с знаменитым Сурам- ским перевалом оригинальна и поэтична; все время глядишь в окно и ахаешь: горы, туннели, скалы, ре­ки. водопады, водопадики. Дорога же от Тифлиса до Баку — это мерзость запустения, лысина, покры­тая песком и созданная для жилья персов, таранту­лов и фаланг; ни одного деревца, травы нет... скука адская. Сам Баку и Каспийское море — такая дрянь, что я и за миллион не согласился бы жить там. Крыш нет, деревьев тоже нет, всюду персидские ха­ри, жарт в 50^е, воняет керосином, под ногами всхли­пывает нефтяная грязь, вода для питья соленая... Из Баку хотел я плыть по Каспию в Узунада на За­каспийскую дорогу, в Бухару и в Персию, но при­шлось повернуть оглобли назад: мой спутник Суво- рин-фис получил телеграмму о смерти брата и не мог ехать дальше...

Антон Павлович Чехов. Из письма И. Л. Щеглову. Су­мы, т4 августа 1888 г.:

Ах, милый капи тан, если б Вы знали, какая лень, как мне не хочется писать, ехать в Москву! Когда я чи­таю в газете московскую хронику; театральные анон­сы, объявления и проч., то все это представляется мне чем-то вроде катара, который я уже пережил... Отчего мы с Вами не живем в Киеве, Одессе, в де­ревне, а непременно в столице? Добро бы пользова­лись столичными прелестями, а то ведь домоседст- вуем, в четырех стенах сидим! Теряем мы жизнь...

По Сибири и Дальнему Востоку

Антон Павлович Чехов. Из письма А. С. Суворину. Су­мы, 4 мая 1889 ^г-^:

Работать и иметь вид работающего человека в про­межутки от 9 часов утра до обеда и от вечернего чая до сна вошло у меня в привычку, и в этом отно­шении я чиновник. Если же из моей работы не вы­ходит по две повести в месяц или го тысяч годово­го дохода, то виновата не лень, а мои психико-орга- нические свойства: для медицины я недостаточно люблю деньги, а для литературы во мне не хватает страсти и, стало быть, таланта. Во мне огонь горит ровно и вяло, без вспышек и треска, оттого-то не случается, чтобы я за одну ночь написал бы сразу листа три-четыре или, увлекшись работою, поме­шал бы себе лечь в постель, когда хочется спать; не совершаю я поэтому ни выдающихся глупостей, ни заметных умностей. Я боюсь, что в этом отно­шении я очень похож на Гончарова, которого я не люблю и который выше меня талантом на го голов. Страсти мало; прибавьте к этому и такого рода пси­хопатию: ни с того ни с сего, вот уже два года, я раз­любил видеть свои произведения в печати, оравно- душел к рецензиям, к разговорам о литературе, к сплетням, успехам, неуспехам, к большому гоно­рару — одним словом, стал дурак дураком. В душе ка­кой-то застой. Объясняю это застоем в своей лич­ной жизни. Я не разочарован, не утомился, не хан­дрю. а просто стало вдруг все как-то менее интерес­но. Надо подсыпать под себя пороху.

Михаил Павлович Чехов:

В апреле 1890 года Антон Павлович предпринял по­ездку на остров Сахалин. I Хоездка эта была задумана совершенно случайно. Собрался он на Дальний Вос­ток как-то вдруг, неожиданно, так что в первое вре­мя трудно было понять, серьезно ли он говорит об этом или шутит.

В 1889 году я кончил курс в университете и го­товился к экзаменам в государственной комиссии, которая открылась осенью этого года, и потому пришлось повторять лекции по уголовному праву и тюрьмоведению. Эти лекции заинтересовали мо­его брата, он прочитал их и вдруг засобирался. На­чались подготовительные работы к поездке. Ему не хотелось ехать на Сахалин с пустыми руками, и он стал собирать материалы. Сестра и ее подруги дела­ли для него выписки в Румянцевской библиотеке, он доставал оттуда же редкие фолианты о Сахали­не. Работа кипела. Но его озабочивало то, что его, как писателя, не пустят на каторгу или же покажут ему не все. а только то, что можно показать. .Антон Павлович отправился в январе 1890 года в Петер­бург хлопотать о том, чтобы ему был дан свобод­ный пропуск повсюду. С друтой стороны, его беспо­коило то, что его поездке могут придать официаль­ный характер. Обращение к стоявшему тогда во главе главного тюремного управления М. Н. Галкину- Враскому не принесло никакой пользы, и без вся­ких рекомендаций, а только с одним корреспон­дентским бланком в кармане он двинулся наконец на Дальний Восток.

Антон Павлович Чехов. Из письма А. С. Суворину. Москва, 9 марта 1890 г.:

Еду я совершенно уверенный, что моя поездка не даст ценного вклада ни в литературу, ни в науку: не хватит на это ни знаний, ни времени, ни претен­зий. Нету меня планов ни гумбольдтских, ни даже кеннановских. Я хочу написать хоть 100-200 стра­ниц и этим немножко заплатить своей медицине, перед которой я, как Вам известно, свинья. Выть может, я не сумею ничего написать, но все-таки по­ездка не теряет для меня своего аромата: читая, гля­дя по сторонам и слушая, я многое узнаю и выучу. Я еще не ездил, но благодаря тем книжкам, которые прочел теперь по необходимости, я узнал многое такое, что следует знать всякому под страхом 40 пле­тей и чего я имел невежество не знать раньше. К го- муже, полагаю, поездка —это непрерывный полуго­довой труд, физический и умственный, а для меня это необходимо, так как я хохол и стал уже ленить­ся. Надо себя дрессировать. Пусть поездка моя пус­тяк, упрямство, блажь, но подумайте и скажите, что я потеряю, если поеду? Время? Деньги? Буду испы­тывать лишения? Время мое ничего не стоит, денег у меня все равно никогда не бывает, что же касается лишений, то на лошадях я буду ехать 25-30 дней, не больше, все же остальное время просижу на палу­бе парохода или в комнате и буду непрерывно бом­бардировать Вас письмами. Пусть поездка не даст мне ровно ничего, но неужели все-таки за всю по­ездку не случится таких 2-3 дней, о которых я всю жизнь буду вспоминать с восторгом или с горечью?

Михаил Павлович Чехов:

Отправляясь в такой дальний путь. Антон Павлович и все мы были очень непрактичны. Я, например, ку­пил ему в дорог)'отличный, но громоздкий чемодан, тогда как следовало захватить с собой кожаный, мяг­кий и плоский, чтобы можно было на нем в таранта­се лежать. Нужно было взять с собою чаю. сахару, консервов, — всего этого в Сибири тогда нельзя было достать. Необходимо было захватить с собою лишние валенки или, наконец, ге, которые им были взяты с собою, предварительно обсоюзить кожей. Но всего этого мы не сделали.

Антон Павлович Чехов. Из письма А. С. Суворину. Моск­ва, 15 апреля 1890 г.:

У меня такое чу вство, как будто я собираюсь на вой­ну, хотя впереди не вижу никаких опасностей, кро­ме зубной боли, которая у меня непременно будет в дороге. Так как, если говорить о документах, я во­ оружен одним только паспортом и ничем другим, то возможны неприятные столкновения с предер­жащими властями, но это беда проходящая. Если мне чего-нибудь не покажут, то я просто напишу в своей книге, что мне не показали — и баста, а вол­новаться не буду. <...>

Купил себе полушубок, офицерское непромокае­мое пальто из кожи, большие сапоги и большой ножик для резания колбасы и охоты на тигров. Вооружен с головы до ног.

Михаил Павлович Чехов:

В апреле мы проводили сто в Ярославль. На вокза­ле собрались вся наша семья и знакомые, причем Д. I I. Кувшинников повесил ему через плечо в осо­бом кожаном футляре бутылку коньяку со строгим приказом выпить ее только на берегу Великого океана (что Чехов потом в точности и исполнил).

Антон Павлович Чехов. Из письма семье. Волга, паро­ход «Александр Невский», 25 апреля 1890 г.: Друзья мои тунгусы! Ьыл ли у Вас дождь, когда Иван вернулся из Лавры? В Ярославле лупил такой дождь,

что пришлось облечься в кожаный хитон. Первое впечатление Волги было отравлено дождем, запла­ канными окнами каюты и мокрым носом Гурлянда, который вышел на вокзал встретить меня. Во время дождя Ярославль кажется похожим на Звенигород, а его церкви напоминают о Перервинском монасты­ре; много безграмотных вывесок, грязно, по мосто­вой ходят галки с большими головами. На пароходе я первым долгом дал волю своем)' та­ланту, т. е. лег спать. Проснувшись, узрел солнце. Волга недурна; заливные луга, залитые солнцем мо­настыри, белые церкви; раздолье удивительное; ку­да ни взглянешь, всюду удобно сесть и начать удить. На берег)' бродят классные дамы и щиплют зеле­ную травку, слышится изредка пастушеский рожок. Над водой носятся белые чайки, похожие на млад­шую Дришку.

Пароход неважный. Самое лучшее в нем — это ватер­клозет. Стоит он высоко, имея иод собою четыре сту­пени, так что неопытный человек вроде Иваненко легко может принять его за королевский трон. Са­мое худшее на пароходе — это обед. Сообщаю меню с сохранением орфографии: щи зеле, сосиськи с ка­пу, севрюшка фры, кошка запеканка; кошка оказалась кашкой. Так как деньги у меня нажиты потом и кро­вью,