Чехов без глянца

замученные медленной ездой и тряской, валимс на диваны и возмущаемся: «Какая скверная, кака ужасная дорога!» А станционные писаря и старс сты говорят нам:

— Это еще ничего, а вот погодите, что на Козульк будет!

Иван Яковлевич Шмидт (1862-1930), поручик, вп следствии полковник Российской армии, попутчи А. П. Чехова:

Войдя в станционное помещение, я увидел молодс го человека, почти моего возраста, элегантно внешности. Он был одет в серый дорожный костюл Новые темно-коричневой кожи чемоданы с крас»

вою отделкой, туг о набитый и аккуратно затянутый портплед, бинокль, фотографический аппарат и ле­жавшая на столе толстая записная книжка заставля­ли предполагать в нем ученого иностранца. «Иностранец» заговорил со мною первым. Взглянув на мои погоны, он сказал: «Если не ошибаюсь, вы направляетесь на Хабаровск, в таком случае, не хо­тите ли продолжить путешествие вместе? Меня зо­вут Антон Павлович Чехов». <...> На другой день, усевшись в кошеву, мы тронулись в путь.

Путешествие по Сибири имеет своеобразную пре­лесть зимою, когда по хорошему снежному пути сибирская тройка превращается действительно в «тройку-птицу». Но ехать по этой стране в распути­цу — мало удовольствия. Мы испытали это особен­но на границе Енисейской губернии, между стан­циями Козулька и Чернолесье. Здесь на протяже­нии двадцати верст дорога прорезывала глухую тайгу и представляла собою покатую по обе сторо­ны гать. Ямщик должен был вести тройку так, что­бы коренник все время шел по середине дороги, иначе оба полоза попадали на один скат и следова­ла катастрофа.

Первая из них случилась в полуверсте от станции. Кошева сползла и опрокинулась на сторону Чехова, причем я перелетел через голову моего спутника и прижал его своею особой. Мы с трудом общими усилиями подняли тяжелую кошеву, вытащили из мо­крою, перемешенного с грязью снега багаж и трону­ лись дальше. Спустя короткое время кошева опроки­нулась на мою сторону. Чехов навалился и запутал ме­ ня в свою доху. Этот реванш однако не утешил его. Он нашел, что «хрен редьки не слаще». <...> Немного удобнее представлялось в то вре­мя и место отдыха. Почтовая станция из сеней и небольшой комнаты с двумя столами и кожаным

диваном. Пассажиры спали обычно на полу, на ра­зосланном сене, а умывались на дворе у колодца. Зато каждая станция имела свой, по выражению Чехова, «юмористический журнал» в виде «жалоб­ной книги». Утомленные дорогою и изнервничав­шиеся путешественники заносили в нее свои жало­бы часто в весьма образных выражениях: «теперь в третий раз говорит, что нет лошадей — врет чер­това кукла», «на этой станции проклятые клопы чуть не отгрызли мне...» и т. д. Наиболее характер­ные из таких жалоб Чехов заносил в особый отдел своей записной книжки, который он называл «ко­пилкою курьезов».

Антон Павлович Чехов. Из письма семье. Красноярск, 28 мая 18до г.:

Что за убийственная дорога! Еле-еле дополз до Красноярска и два раза починял свою повозку; лоп­нул сначала курок —железная, вертикально стоящая ш тука, соединяющая передок повозки с осью; по­том сломался под передком так называемый крут. Никогда в жизни не видывал такой дороги, такого колоссального распутья и такой ужасной, запущен­ной дороги. <...>

11оследние три станции великолепны; когда подъез­жаешь к Красноярску, то кажется, что спускаешься в иной мир. Из леса выезжаешь на равнину, которая очень похожа на нашу донецкую степь, только здесь торные кряжи грандиознее. Солнце блестит во всю ивановскую и березы распустились, хотя за три станции назад на березах не потрескались даже еще почки. Слава Богу, въехал-таки я наконец в лето, где нет ни ветра, ни холодного дождя. Красноярск кра­сивый интеллигентный город; в сравнении перед ним Томск свинья в ермолке и моветон. Улицы чис­тые, мощеные, дома каменные, большие, церкви изящные.

Я жив и совершенно здоров. Деньги целы, вещи тоже целы; потерял было шерстяные чулки и ско­ро нашел.

Пока, если молчать о повозке, все обстоит благопо­лучно и жаловаться не на что. Только расходы ciра­щенные. Нигде так сильно не сказывается житей­ская непрактичность, как в дороге. 11лачу лишнее, делаю ненужное, говорю не то, что нужно, и жду вся­кий раз того, что не случается.

Антон Павлович Чехов. Из письма семье. Иркутск, 6 июня 1890 г:

От Красноярска до Иркутска всплошную тянется тайга. Лес не крупнее Сокольничьего, но зато ни один ямщик не знает, где он кончается. Конца краю не видать. Тянется на сотни верст. Что и кто в тай­ге, неизвестно никому, и только зимою случается, что приезжают через тайгу из далекого севера за хлебом какие-то люди на оленях. Когда въедешь на гору и глянешь вперед и вниз, то видишь впереди гору, за ней еще гору, потом еще гору, с боков тоже горы — и все это густо покрыто лесом. Даже жутко делается. Это второе оригинальное и новое... От Красноярска начались жарища и пыль. Жара страшная. Полушубок и шапка лежат под спудом. Пыль во рту, в носу, за шеей — тьфу! Подъезжаем к Иркутску — надо переплывать через Ангару на плашкоте (т. е. пароме). Как нарочно, точно на смех, поднимается сильнейший ветер... Я и мои военные спутники, ю дней мечтавшие о бане, обе­де и сне, стоим на берегу и бледнеем от мысли, что нам придется переночевать не в Иркутске, а в деревне. Нлашкот никак не может подойти... Стоим час — другой, и — о небо! — плашкот делает усилие и подходит к берегу. Браво, мы в бане, мы ужинаем и спим! Ах. как сладко париться, есть и спать!

Иван Яковлевич Шмидт:

В тот же вечер, отправясь в «Бани Курбатова», мы, вместо предполагавшейся дымной лачуги, попали, к нашему изумлению, в залитый электрическим све­том дворец с мраморными ваннами и особой комна­тою для ожидающих, с мягкою мебелью, коврами, журналами и газетами.

Антон Павлович Чехов. Из письма А. Н. Плещееву. Иркутск, $ июня i8go г.:

Наконец поборол самые трудные 3000 верст, сижу в приличном номере и могу писать. Оделся я на­ рочно во все новое и возможно щеголеватее, ибо Вы не можете себе представить, до какой степени мне надоели грязные большие сапоги, полушубок, пахнущий дегтем, или пальто в сене, пыль и крош­ки в карманах и необычайно грязное белье. В доро­ге одет я был таким сукиным сыном, что даже бро­дяги косо на меня посматривали, а тут еще. точно нарочно, от холодных ветров и дождей рожа моя потрескалась и покрылась рыбьей чешуей. Теперь наконец я опять европеец, что и чувствую всем мо­им существом.

<...> Когда по приезде в Иркутск я мылся в бане, то с головы моей текла мыльная пена не белого, а пепельно-гнедого цвета, точно я лошадь мыл.

Антон Павлович Чехов. Из письма И. Л. Лейкину. Ир­кутск, $ июня 1890 г.:

Но тем не менее все-таки я доволен и благодарю Бо­га. что он дал мне силу и возможность пуститься в это путешествие... Многое я видел и многое пере­жил, и все чрезвычайно интересно и ново для меня не как для литератора, а просто как для человека. Енисей, тайга, станции, ямщики, дикая природа, дичь, физические мучительства, причиняемые до- 286 рожнымн неудобствами, наслаждения, получаемые

от отдыха, — все, вместе взятое, так хорошо, что и описать не могу. Уж одно то, что я больше месяца день и ночь был на чистом воздухе — любопытно и здорово; целый месяц ежедневно я видел восход солнца от начала до конца.

Антон Павлович Чехов. Из письма семье. Иркутск, 6 июня 1890 г.:

Иркутск превосходный город. Совсем интеллигент­ный. Театр, музей, городской сад с музыкой, хоро­ шие гостиницы... Нет уродливых заборов, нелепых вывесок и пустырей с надписями о том, что нельзя останавливаться. Есть тракгир «Таганрог». Сахар 24 коп., кедровые орехи б коп. за фунт.

Иван Яковлевич Шмидт:

В Иркутске Чехов решил остановиться на две неде­ли и привести в порядок свои путевые заметки. Мы сняли в «Подворье» две комнаты. Одна из них слу­жила нам общею спальнею, друтая — кабинетом Че­хова и его приемною.

В этой приемной у Л. П. перебывало еще больше на­роду, чем в Томске, и обмен мнений был много жар­че. Помню, однажды у А. П. собралось человек две­надцать местной интеллигенции. Тут были и моло­ дые люди, и почтенные старцы. Все они жаловались на скуку и бессодержательность иркутской жизни и вздыхали по Москве и Петербургу. Всегда спокой­ный и корректный. Чехов на этот раз не выдержал:

— Я не понимаю вас, господа, — сказал он, — у вас тут такое приволье, такое изобилие благ, что если бы вы проявили хоть чуточку энергии и самодея­тельности. то могли бы создать земной рай.

— Научите, с чего начать? — язвительно спросил какой-то господин в очках.

— Да хотя бы с создания общества борьбы со скукою...