Чехов без глянца

Из всех чествований, устроенных Чехову, самое шумное было в Купеческом клубе. Самыми же при­ ятными для молодого писателя знаками внимания были, если сказать по секрету, те, которые оказыва­лись его юными почитательницами. Это были улыб­ки, букетики цветов, а иногда и запрятанные в них записочки. Эти подношения делались обычно во время прогулок по местном)' «Невскому проспекту», т. е. по Большой улице.

За подношениями следовали знакомства и визиты в дома. Знакомства повели к тому, что двухнедель­ ный срок оказался мал. Мы задержались в Иркутске еще несколько дней. Когда мы, наконец, сломя голо­ву поскакали на почтовых в село Лиственничное, откуда должны были переправиться на другой берег Байкальского озера, пароход исчез из виду.

Антон Павлович Чехов. Из письма семье. Лиственим- пая, 13 июня 1890 г.:

Так как не бывает ничего такого, что бы не конча­лось, то я ничего не имею против ожиданий и орки- даю всегда терпеливо, но дело в том, что 2о-го из Сретенска идет пароход вниз по Амуру; если мы не попадем на него, то придется ждать следующего па­рохода, который пойдет 30-го. Господа милосерд­ные, когда же я попаду на Сахалин? Ехали мы к Байкалу по берег)' Ангары, которая бе­рет начало из Байкала и впадает в Енисей. Зрите карту. Берега живописные. Горы и горы, на горах всплошную леса. Погода была чудная, тихая, сол­нечная, теплая; я ехал и чувствовал почемуто. что я необыкновенно здоров; мне было так хорошо, что и описать нельзя. Это, вероятно, после сиденья в Иркутске и оттого, что берег Ангары на Швейца­рию похож. Что-то новое и оригинальное. Ехали по берегу, доехали до устья и повернули влево; тут уже берег Байкала, который в Сибири называется мо­рем. Зеркало. Другого берега, конечно, не видно: 90 верст. Берега высокие, крутые, каменистые, леси­стые; направо и налево видны мысы, которые вда­ются в море вроде Аю-Дага или феодосийского Гох- табеля. Похоже на Крым. Станция Лиственичная расположена у самой воды и поразительно похожа на Ялту; будь дома белые, совсем была бы Ялта. Только на горах нет построек, так как горы слиш­ком отвесны и строиться на них нельзя. Заняли мы квартиру- сарайчик, напоминающий лю­бую из Красковских дач. У окон, аршина на 2-3 от фундамента, начинается Байкал. Платим рубль в сут­ки. Горы, леса, зеркальность Байкала — все отравля­ется мыслью, что нам придется сидеть здесь до пят­ницы. Что мы будем здесь делать? Вдобавок еще не знаем, что нам есть. Население питается одной только черемшой. Нет ни мяса, ни рыбы; молока нам не дали, а только обещали. За маленький белый хлебец содрали 16 кои. Купил я гречневой крупы и кусочек копченой свинины, велел сварить размаз­ню; невкусно, поделать нечего, надо есть. Весь ве­чер искали по деревне, не продаст ли кто курицу, и не нашли... Зато водка есть! Русский человек боль­шая свинья. Если спросить, почему он не ест мяса и рыбы, то он оправдывается отсутствием привоза, путей сообщения и т. п., а водка между тем есть даже? в самых глухих деревнях и в количестве, каком угод­но. А между тем, казалось бы, достать мясо и рыбу гораздо легче, чем водку, которая и дороже и везти ее труднее... Нет, должно быть, пить водку гораздо интереснее, чем трудиться ловить рыбу в Байкале или разводить скот.

Иван Яковлевич Шмидт:

На друтой день подошел какой-то маленький скри­пучий пароходик и мы благополучно переплыли через Байкал к поселку Мышинскому.

10N- 1950

В Забайкалье нам сказали, что пароход из Сретен- ска отплывает через пять дней и что мы сможем попасть на него только скача туда непрерывно дни и ночи.

Нас это не испугало, и мы помчались в путь. Счас­тье благоприятствовало нам. Сухая, каменная доро- Iа была гладка, как паркет. На станциях мы находи­ли уже готовые тройки, а ямщики, поощряемые хо­ рошими чаевыми, везли нас точно на свадьбу. <...> Мы примчались к Сретенской пристани, когда по­ дан был уже третий гудок. Молодцы матросы под­хватили наш багаж, перекинули на палубу и подня­ли сходни. По их крику: «Готово!» пароход зашу­мел колесами и начал отделяться от пристани. - Ну, слава Богу, — вздохнул Чехов, размазывая по своему потному лицу густой слой пыли и стано­вясь похожим на зебру.

Антон Павлович Чехов. Ил письма семье. Шилка, па­роход «Ермак», 2о июня 1890 г.: Наконец-таки я могу снять тяжелые, грязные сацо- ги, потертые штаны и лоснящуюся от пыли и пота синюю рубаху, могу умыться и одеться по-человечес­ки. Я уж не в тарантасе сшку, а в каюте I класса амур­ского парохода «Ермак». Перемена такая произош­ла десятью днями раньше и вот по какой причине. Я писал Вам из Лиственичной, что к байкальскому пароходу я опоздал, что придется ехать через Бай­кал не во вторник, а в пятницу и что успею я поэто­му к амурскому пароходу только 30 июня. Но судьба капризна и часто устраивает фокусы, каких не ждешь. В четверг утром я пошел прогуляться по бе­регу Байкала; вижу - у одного из двух пароходишек дымится труба. Спрашиваю, куда идет пароход? Го­ворят. «за море», в Клюево; какой-то купец нанял, чтобы перевезти на тот берег свой обоз. Нам нужно 290 тоже «за море» и на станцию Боярскую. Спрайт- ваю: сколько верст от Клюева до Боярской? Отвеча­ют: 27. Бегу к спутникам и прошу их рискнуть по­ехать в Клюево. 1оворю «рискнуть», потому что по­ехав в Клюево, где нет ничего, кроме пристани и из­бушки сторожа, мы рисковали не найти лошадей, засидеться в Клюеве и опоздать к иятницкому паро­ходу, что для нас было бы пуще Игоревой смерти, так как пришлось бы ждать до вторника. Спутники согласились. Забрали мы свои пожитки, веселыми ногами зашагали к пароходу и тотчас же в буфет: ра­ди Создателя супу! Полцарства за тарелку супу! Бу- фетик ирепоганенький, выстроенный по системе тесных ватерклозетов, но повар Григорий Иваныч, бывший воронежский дворовый, оказался на высо­те своего призвания. Он накормил нас превосход­но. Пог ода была тихая, солнечная. Вода на Байкале бирюзовая, прозрачнее, чем в Черном море. Гово­рят. что на глубоких местах дно за версту видно; да и сам я видел такие глубины со скалами и горами, утонувшими в бирюзе, что мороз драл по коже. Прогулка по Байкалу вышла чудная, во веки веков не забуду. Только вот что было нехорошо: ехали мы в III классе, а вся палуба была занята обозными ло­шадями, которые неистовствовали как бешеные. Эти лошади придавали поездке моей особый коло­рит казалось, что я еду на разбойничьем пароходе. В Клюеве сторож взялся довезти наш багаж до стан­ции; он ехал, а мы шли позади телеги пешком по живописнейшему берегу. Скотина Левитан, что не поехал со мной. Дорога лесная: направо лес, иду­щий на гору, налево лес, спускающийся вниз к Бай­калу. Какие овраги, какие скалы! Тон у Байкала неж­ный, теплый. Было, кстати сказать, очень тепло. Пройдя 8 верст, дошли мы до Мыска не кой станции, где кяхтинский чиновник, проезжий, угостил нас превосходным чаем и где нам дали лошадей до Бо­ярской. Игак, вместо пятницы мы уехали в четверг;

мало того, мы на целые сутки вперед ушли от поч­ты, которая забирает обыкновенно на станциях всех лошадей. С/гали мы гнать в хвост и гриву, питая слабую надежду, что к 20 попадем в Сретенск. <...> О сне и об обедах, конечно, некогда было и думать. Скачешь, меняешь на станциях лошадей и думаешь только о том, что на следующей станции могут не дать лошадей и задержат на 5-6 часов. Делали в сут­ки 200 верст - больше летом нельзя сделать. Обалде­ли. Жарища к тому же страшенная, а ночью холод, так что нужно было мне сверх суконного пальто на­девать кожаное; одну ночь ехал даже в полушубке. Ну-с, ехали, ехали и сегодня утром прибыли в Сре­тенск, ровно за час до о тхода парохода, заплативши ямщикам на двух последних станциях по рублю на чай. <...>

Плыву по Шилке, которая у Покровской станицы, слившись с Аргунью, переходит в Амур. Река — не шире Пела, даже уже. Берега каменистые: утесы да леса. Совсем дичь. Лавируем, чтобы не сесть на мель или не хлопнуться задом о берег. У порогов парохо­ды и баржи часто хлопаются. Душно. Сейчас оста­ навливались у Усть-Кары, где высадили человек 5-6 каторжных. Тут прииски и каторжная тюрьма. Вчера был в Нерчинске. Городок не ахти, но жить можно.

Пароход будет ночевать в ГЪрбице. Ночи здесь ту­манные. опасно пльпъ. В 1орбице опущу это письмо. Еду я в I классе, потому что спутники мои едут во II. Ушел от них. Вместе ехали (трое в одном таран­тасе), вместе спали и надоели друт другу, особенно они мне. <...>

Перерыв. Ходил к своим поручикам пить чай. Оба они выспались и в благодушном настроении... Один из них, поручик Шмидт (фамилия, противная для моего уха), пехота, высокий, сытый, горластый кур- 292 ляндец, большой хвастун и Хлестаков, поющий из

всех опер, но имеющий слуха меньше, чем коп­ченая селедка, человек несчастный, промотавший прогонные деньги, знающий Мицкевича наизусть, невоспитанный, откровенный не в меру и болтли­вый до тошноты.

Иваи Яковлевич Шмидт: