Чехов без глянца

На другое утро, встретясь с Чеховым на палубе, я почти не узнал его. Свежий и бодрый, он одет был в щегольскую коричневую пижаму с шелковыми отворотами и обшлагами.

К завтраку он вышел в элегантном костюме из бе­лой фланели и в модном сиреневом галстуке. К обе­ду - в смокинге.

На следующий день новая трансформация. Эти кокетливые переодевания объяснялись присут­ствием на пароходе группы молоденьких барышень, только что окончивших Иркутский институт. Они ехали иод присмотром матери одной из них, стро­гой и тонкой дамы. Имя Чехова сейчас же открыло доступ к ее сердцу, и с этого времени на пароходе стало шумно и весело.

Антон Павлович Чехов. Из письма семье. Амур под По­кровской, 21 июня 1890 г.:

Налетели на камень, сделали пробоину и теперь починяемся. Сидим на мели и качаем воду. Налево русский берег, направо китайский. Если бы я те­перь вернулся домой, то имел бы право хвастать: «В Китае я не был, но видел его в 3-х саженях от себя». В Покровской будем ночевать. Учиним экс­курсию.

Если бы я был миллионером, то непременно имел бы на Амуре свой пароход. Хороший, любопыт­ный край. <...> На китайском берегу сторожевой пост: избушка, на берегу навалены мешки с му­кой, оборванные китайцы таскают их на носилках

в избушку. А за постом густой, бесконечный лес. Будьте здоровы.

С нами едут из Иркутска институтки — лица рус­ские, но некрасивые.

Иван Яковлевич Шмидт:

Особенно памятным для пассажиров был тот вечер, когда молодой писатель сам прочел несколько сво­их маленьких рассказов. В этот день он окончатель­но вскружи.'! голову стройной и хорошенькой Ф. Их взаимная симпатия оказалась на пароходе секретом Полишинеля.

Я позволил себе однажды шутя сказать Чехову, что было бы совсем небанально с его стороны, от­ правляясь на Сахалин, чтобы изучить быт катор­жан, наложить по дороге на себя узы Гименея.

— Не могу, — ответил он, — у меня в Москве уже есть невеста.

Затем, помолчав немного, он странным голосом, точно думал вслух, добавил:

— Только вряд ли я буду с нею счастлив, она слиш­ком красива...

I

|

Антон Павлович Чехов. Из письма семье. От Покров­ской до Благовещенска, 23-26 июня 1890 г.: Я писал уже вам, что мы сидим на мели. У Усть- Стрелки, где Шилка сливается с Аргунью (зри кар­ту), пароход, сидящий в воде 2 У₂ фута, налетел на камень, сделал несколько пробоин и, набрав в грюм воды, сел на дно. Стали выкачивать воду и класть латки; голый матрос лезет в трюм, стоит по шею в воде и нащупывает пятками дыры; всякую дыру покрывают извнутри сукном, вымазанным в сале, кладут сверху доску и ставят на последней подпорку, которая, подобно колонне, упирается в потолок. — вот и починка. Выкачивали с 5 часов вечера до но 294 чи, но вода все не убывала; пришлось отложить ра­боту до утра. Утром нашли еще несколько новых пробоин и опять стали латать и качать. Ма тросы ка­чают, а мы, публика, гуляем по палубам, судачим, едим, пьем, спим; капитан и его помощник делают то же, что и публика, и не спешат. Направо китай­ский берег, налево станица Покровская с амурски­ми казаками: хочешь — сиди в России, хочешь — по­езжай в Китай, запрету нет. Днем жара невыноси­мая. так что приходится надевать шелковую рубаху. Обедать дают в 12 часов, ужинать в 7 ч. вечера. На беду к станице подходит встречный пароход «Вест­ник» с массою публики. «Вестнику» тоже нельзя ид­ти дальше, и оба парохода сидят сиднем. На «Вест нике» военный оркестр. В результате целое торже­ство. Вчера весь день у нас на палубе играла музыка, развлекавшая капитана и матросов и, стало быть, мешавшая починять пароход. Женская половина пассажирства совсем повеселела: музыка, офицеры, моряки... ах! Особенно рады институтки. Вечером вчера гуляли по станице, где играла по найму каза­ков все та же музыка. Сегодня продолжаем почи­няться. Обещает капитан, что пойдем после обеда, но обещает лениво, глядя куда-то в сторону, — оче­видно, врет. Не спешим. Когда я спросил одного пассажира, когда же мы, наконец, пойдем дальше, то он спросил: — А разве вам здесь плохо?

И то правда. Почему не стоять, коли не скучно? Ка­питан, его помощник и агент — верх любезнос­ти. Китайцы, сидящие в III классе, добродушны и смешны. Вчера один китаец сидел на палубе и пел дискантом что-то очень грустное; в это время про­филь у него был смешнее всяких карикатур. Все гля­дели на него и смеялись, а он — ноль внимания. По­пел дискантом и стал петь тенором: боже, что за го­лос! Это овечье или телячье блеянье. Китайцы напоминают мне добрых, ручных животных. Косы 295

у них черные, длинные, как у Натальи Михайлов­ны. Кстати о ручных животных; в уборной живет ручная лисица-щенок. Умываешься, а она сидит и смотрит. Если долго не видит людей, то начинает скулить.

Какие странные разговоры! Только и говорят о зо­лоте, о приисках, о Добровольном флоте, об Япо­нии. В Покровской всякий мужик и даже поп добы­вают золото. Этим же занимаются и поселенцы, которые богатеют здесь так же быстро, как и бед­неют. Есть чуйки, которые не пьют ничего, кроме шампанского, и в кабак ходят не иначе, как только по кумачу, который расстилается от избы вплоть до кабака. <...>

Амур чрезвычайно интересный край. До чертиков оригинален. Жизнь тут кипит такая, о какой в Евро­ пе и понятия не имеют. Она, т. е. эта жизнь, напоми­нает мне рассказы из американской жизни. Берега до такой степени дики, оригинальны и роскошны, что хочется навеки остаться тут жить. Последние строчки пишу уж 25 июня. Пароход дрожит и меша­ет писать. Опять плывем. Проплыл я уже по Амуру looo верст и видел миллион роскошнейших пейза­жей; голова кружится от восторга. Видел я такой утес, что если бы у подножия его Гундасова вздума­ла окисляться, то она бы умерла от удовольствия, и если бы мы с Софьей Петровной Кувшинниковои во главе устроили здесь пикник, то могли бы сказать друт другу: умри, Денис, лучше не напишешь. Удиви­тельная природа. А как жарко! Какие теплые ночи! Утром бывает туман, но теплый. Я осматриваю берега в бинокль и вижу чертову пропасть уток, гусей, гагар, цапель и всяких бес­ тий с длинными носами. Вот бы где дачу нанять! Вчера в местечке Рейнове пригласил меня к боль­ной жене некий золотопромышленник. Когда я уходил от него, он сунул мне в руку пачку ассигна­ций. Мне стало стыдно, я начат отказываться и су­нул деньги назад, говоря, что я сам очень богат раз­говаривали долго, убеждая друг друга, и все-таки в конце концов у меня в руке осталось 15 рублей. Вчера же в моей каюте обедал золотопромышлен­ник с лицом Пети Полеваева; за обедом он вместо воды пил шампанское и угощал им нас. Деревни здесь такие же. как на Дону; разница есть в постройках, но неважная. Жители не исполня­ют постов и едят мясо даже в Страстную неделю; девки курят папиросы, а старухи трубки — это так принято. Странно бывает видеть мужичек с папи­росами. А какой либерализм! Ах, какой либера­лизм!

На пароходе воздух накаляется докрасна от разгово­ров. Здесь не боят ся говорить громко. Арестовывать здесь некому и ссылать некуда, либеральничай сколь­ко влезет. Народ все больше независимый, самостоя­тельный и с логикой. Если случается какое-нибудь не­доразумение в Усть-Каре, где работают каторжные (между ними много политических, которые не рабо­тают), то возмущается весь Амур. Доносы не приня­ты. Бежавший политический свободно может про­ехать на пароходе до океана, не боясь, что его выдаст капитан.

Это объясняется отчасти и полным равнодушием ко всему, что творится в России. Каждый говорит: какое мне дело?

Иван Яковлевич Шмидт:

Неторопливо скользя по широкой глади Амура, среди живописных берегов этой могущественной реки, пароход бросил якорь у Зейской пристани. Здесь Чехова, как врача, пригласили к больному- золотопромышленнику. Возвратясь на пароход и вынув из бумажника за угол полученную им сто­рублевую бумажку, он пошутил: «Если так пойдет и дальше, то скоро мои гонорары превзойдут За- харьинские![9]»

Антон Павлович Чехов. Из письма А. С. Суворину. Благовещенск, г у июня 1890 г.:

В голове у меня все перепуталось и обратилось в порошок; и немудрено, Ваше превосходительст­во! Проплыл я по .Амуру больше тысячи верст и ви­дел миллионы пейзажей, а ведь до Амура были Бай­кал, Забайкалье... Право, столько видел богатства и столько получил наслаждений, что и помереть те­перь не