Чехов без глянца

страшно. Люди на Амуре оригинальные, жизнь интересная, не похожая на нашу. Только и разговора, что о золоте. Золото, золото и больше ничего. У меня глупое настроение, писать не хочет­ся, и пишу я коротко, по-свински. <...> Я в Амур влюблен; охотно бы пожил на нем года два. И красиво, и просторно, и свободно, и тепло. Швейцария и Франция никогда не знали такой сво­боды. Последний ссыльный дышит на Амуре легче, чем самый первый генерал в России. <.„> Китайцы начинают встречаться с Иркутска, а здесь их больше, чем мух. Это добродушнейший народ. <...>

С Благовещенска начинаются японцы, или, вернее, японки. Это маленькие брюнетки с большой мудре­ ной прической, с красивым туловищем и, как мне показалось, с короткими бедрами. Одеваются кра­сиво. В языке их преобладает звук «тц». <...> Когда я одного китайца позвал в буфет, чтобы уго­стить его водкой, то он, прежде чем выпить, про­тягивал рюмку мне, буфетчику, лакеям и говорил: кусай! Это китайские церемонии. Пил он не сразу, как мы, а глоточками, закусывая после каждого глотка, и йотом, чтобы поблагодарить меня, дал мие несколько китайских монет. Ужасно вежли­вый народ. Одеваются бедно, но красиво, едят вкусно, с церемониями.

Китайцы возьмут у нас Амур — это несомненно. Gx- ми они не возьмут, но им отдадут его другие, напри­мер, англичане, которые в Китае губернаторствуют и крепости строят. По Амуру живет очень насмеш­ливый народ; все смеются, что Россия хлопочет о Болгарии, которая гроша медного не стоит, и со­ всем забыла об Амуре. Нерасчетливо и неумно.

Антон Павлович Чехов. Из письма семье. Под Хабаров- кой, пароход «Муравьев», 29 июня 1890 г.: В каюте летают метеоры — это светящиеся жучки, похожие на электрические искры. Днем через Амур переплывают дикие козы. Мухи тут громадные. Со мною в одной каюте едет китаец Сон-Люли, кото­рый непрерывно рассказывает мне о том, как у них в Китае за всякий пустяк «голова долой». Вчера на­трескался опиума и всю ночь бредил и мешал мне спать. 27-го я гулял по ки тайскому городу Айгуну. Мало-помалу вступаю я в фантастический мир.

На Сахалине

Антон Павлович Чехов. Из письма Л. Ф. Кони, Пе­тербург, 26 января 1891 г.:

Мое короткое сахалинское прошлое представляется мне таким громадным, что когда я хочу говорить о нем, то не знаю, с чего начать, и мне всякий раз ка­жется, что я говорю не то, что нужно.

Антон Павлович Чехов. Из книги «Остров Сахалин»: Сахалин лежит в Охотском море, загораживая собою от океана почли тысячу верст восточною берега Сиби­ри и вход в устье Амура. Он имеет форму, удлиненную с севера на юг, и фигурою, по мнению одного из авто­ров, напоминает стерлядь. Географическое положение его определяется так: от 45^е 54' до 54° 53' с. ш. и от 141^ь 40' до 144* 53' в. д. Северная часть Сахалина, через которую проходит линия вечно промерзлой почвы, по своему положению соответствует Рязанской ryfkep- нии>, а южная — Крыму. Длина острова 900 верст, наи­большая его ширина равняется 125, и наименьшая 25 верстам. Он вдвое больше Греции и в полтора раза больше Дании.

Михаил Павлович Чехов:

Антон добрался 11 июля до Сахалина, прожил на 3<х> нем более трех месяцев, прошел его весь с севера

на юг, первый из частных лиц сделал там всеоб­щую перепись населения, разговаривал с каждым из 1 о тысяч каторжных и изучил каторгу до мель­чайших подробностей. Проехал он на колесах свыше четырех тысяч верст, целые два месяца при самых неблагоприятных условиях.

Антон Павлович Чехов. Из книги «Остров Сахалин»: Когда в девятом часу бросали якорь, на берегу в пя­ти местах большими кострами горела сахалинская тайга. Сквозь потемки и дым, стлавшийся по морю, я не видел пристани и построек и мог только разгля­деть тусклые постовые огоньки, из которых два были красные. Страшная картина, грубо скроенная из потемок, силуэтов гор, дыма, пламени и огнен­ных искр, казалась фантастическою. Палевом пла­не горят чудовищные костры, выше них — горы, из- за гор поднимается высоко к небу багровое зарево от дальних пожаров; похоже, как будто горит весь Сахалин. Вправо темною тяжелою массой выдается в море мыс Жонкьер, похожий на крымский Аю- Даг; на вершине его ярко светится маяк, а внизу, в воде, между нами и берегом стоят три остроконеч­ных рифа — «Три брата». И все в дыму, как в аду. <...> Возле пристани по берегу, по-видимому без дела» бродило с полсотни каторжных: одни в хала тах, дру­гие в куртках или пиджаках из серого сукна. При мо­ем появлении вся полсопгня сняла шапки — такой че­сти до сих пор, вероятно, не удостоивался еще ни один литератор.

Алексей Степанович Фельдман, чиновник:

Живо помню мою первую встречу с Чеховым. <...> Выло серенькое, осеннее холодное утро. Возвра­щаясь из тюрьмы, я встретил нашего тюремного доктора, шедшего с каким-то незнакомым мне мо­ лодым человеком.

— А мы только что были у вас! — еще издали крик пул мне доктор. — Вот рекомендую: Чехов, Антоь Павлович. Приехал ревизовать вашу тюрьму. Доктор весело захохотал, а Чехов, протягивав мне руку, смущенно бормотал:

— Уж и ревизовать!..

Мне, помню, сразу понравилось лицо Чехова; слав ное, открытое студенческое молодое лицо. Глаз; умные, мягкие, ласковые и чуть-чуть грустные.

— Мне хочется осмотреть вашу тюрьму. Можно?. У меня имеется разрешение начальника остро ва, — поспешно добавил он, заметив мою нереши тельность.

В тюрьме Чехов подолгу беседовал с каторжника ми. Он сумел расположить их к себе, и они относи лись к нему на редкость доверчиво. Мы диву дава лись. Каторжане в большинстве хитры, подозри те льны и лживы. Случайным посетителям тюрьмь они рассказывают самые невероятные истории обнаруживая при этом редкую изобретательность но с Чеховым они беседовали необычайно простс и правдиво.

— Душевный человек, их высокородие Антон Пав лыч, — говорили арестанты.

Антон Павлович Чехов. Из письма А. С. Суворину Москва, 9 декабря 1890 г.:

Пробыл я на Сахалине не 2 месяца, как напечатано у Вас, а з плюс 2 дня. Работа у меня была напряжен ная; я сделал полную и подробную перепись всего сахалинского населения и видел все, кроме смерт ной казни. Когда мы увидимся, я покажу Вам целы! сундук всякой каторжной всячины, которая, к;п сырой материал, стоит чрезвычайно дорого. Знак я теперь очень многое, чувство же привез я с со бою нехорошее. Пока я жил на Сахалине, моя утре 302 ба испытывала только некоторую горечь, как о'

прогорклого масла, теперь же, по воспоминаниям, Сахалин представляется мне целым адом. Два меся­ца я работал напряженно, не щадя живота, в треть­ем же месяце стал изнемогать от помянутой горе­ чи, скуки и от мысли, что из Владивостока на Саха­лин идет холера и что я таким образом рискую прозимовать на каторге. Но, слава небесам, холера прекратилась, и 13 октября пароход увез меня из Сахалина. Был я во Владивостоке. О Приморской области и вообще о нашем восточном побережье с его флотами, задачами и тихоокеанскими мечта­ниями скажу только одно: вопиющая бедность! Бед­ность, невежество и ничтожество, могущие довес­ти до отчаяния. Один честный человек на 99 во­ров, оскверняющих русское имя-

Михаил Лаврентьевич Нюнюков, бывший конюх ка­торжной тюрьмы на Сахалине:

Ездили мы с Чеховым по всему Тымовскому окру­гу... Возил я его и в Уское (Усково), и в Славы к гиля­ кам. Он очень заинтересовался жизнью гиляков и все записывал в записную книжку. Потом поехали в Адо-Тымово, оттуда в Иркир. Or Иркира поверну­ли назад. Переночевали у начальника Тымовского окрута Будакова... Ездили мы по району, по стройке Новой дороги. Объехали много тюрем, были на том месте, где погибал каторжный народ при по­стройке Онорской дороги.

Антон Павлович Чехов. Из письма Д. Л. Манучарову. Мелихово, 21 марта 1896 г.:

Бывший приамурский ген<ерал>губ<ернатор> ба­рон Корф разрешил мне посещать тюрьмы и посе­ления с условием, что я не буду иметь никакого об­щения с политическими, — я должен был дать чест­ное слово. С политическими мне приходилось говорить очень мало и то лишь при свидетелях- 303

чиновниках (из которых некоторые играли при мне роль шпионов), и мне известно из их жизни очень