Чехов без глянца

немногое. На Сахалине политические ходят в вольном платье, живут не в тюрьмах, несут обя­занности писарей, надзирателей (по кухне и т. п.), смотрителей метеорологических станций; один при мне был церковным старостой, другой был по­мощником смотрителя тюрьмы (негласно), третий заведовал библиотекой при полицейском управле­нии и т. д. При мне телесному наказанию не под­вергали ни одного из них. По слухам, настроение духа у них угнетенное. Были случаи самоубийств — это опя гь-гаки по слухам.

Антон Павлович Чехов. Из письма Л. С. Суворину. Та­тарский пролив, пароход «Байкал», и ceumjtnfw 1890 г.: Здравствуйте! Плыву по Татарскому проливу из Се­верного Сахалина в Южный. Пишу и не знаю, ко­гда это письмо дойдет до Вас. Я здоров, хотя со всех сторон глядит на меня зелеными глазами холера, которая устроила мне ловушку. Во Владивостоке, Японии, Шанхае, Чифу, Суэце и, кажется, даже на Луне — всюду холера, везде карантины и страх. На Сахалине ждут холеру и держат суда в карантине. Од­ним словом, дело табак. Во Владивостоке мрут евро­пейцы, умерла, между прочим, одна генеральша. Прожил я на Сев<ерном> Сахалине ровно два меся­ца. Принят я был местной администрацией чрез­вычайно любезно, хотя Галкин не писал обо мне ни слова. Ни Галкин, ни баронесса Выхухоль, ни дру­гие гении, к которым я имел глупость обращал ься за помощью, никакой помощи мне не оказали; при шлось действовать на собственный страх. Сахалинский генерал Кононович интеллигент ный и порядочный человек. Мы скоро спелись и все обошлось благополучно. Я привезу с собок 304 кое- какие бумаги, из которых Вы увидите, чт<

условия, в которые я был поставлен с самого нача­ла, были благоприятнейшими. Я видел все; стало быть, вопрос теперь не в том, что я видел, а как видел.

Не знаю, что у меня выйдет, но сделано мною нема­ло. Хватило бы на три диссертации. Я вставал каж­ дый день в 5 часов утра, ложился поздно и все дни был в сильном напряжении от мысли, что мною многое еще не сделано, а теперь, когда уже я покон­чил с каторгою, у меня такое чувство, как будто я ви­дел все, но слонато и не приметил. Кстати сказать, я имел терпение сделать перепись всего сахалинского населения. Я объездил все посе­ления, заходил во все избы и говорил с каждым; упо­треблял я при переписи карточную систему; и мною уже записано около десяти тысяч человек каторж­ных и поселенцев. Другими словами, на Сахалине нет ни одного каторжного или поселенца, который не разговаривал бы со мной. Особенно удалась мне перепись детей, на которую я возлагаю немало на­дежд.

У Ландсберга я обедал, у бывшей баронессы Гемб- рук сидел в кухне... Был у всех знаменитостей. При­ сутствовал при наказании плетьми, после чего ночи три-четыре мне снились палач и отвратительная ко­ была. Беседоват с прикованными к тачкам. Когда однажды в руднике я пил чай. бывший петербург­ский купец Бородавкин. присланный сюда за под­жог, вынул из кармана чайную ложку и подал ее мне, а в итоге я расстроил себе нервы и дат себе слово больше на Сахалин не ездить.

Вокруг света

Антон Павлович Чехов. Из письма А. С. Суворину. Та­тарский пролив, пароход «Байкал», и сентября 1890 г.: Завтра я буду видеть издали Японию, остров Мат- смай. Теперь 12-й час ночи. На море темно, дует ве­тер. Не пойму, как это пароход может ходить и ори­ентироваться, когда зги не видно, да еще в таких ди­ких, мало известных водах, как Татарский пролив. Когда вспоминаю, что меня отделяет от мира ю тысяч верст, мною овладевает апатия. Кажется, что приеду домой через сто лет.

Антон Павлович Чехов. Из письма А. С. Суворину. Москва, 9 декабря 1890 г.:

Японию мы миновали, ибо в ней холера. <...> Пер­вым заграничным портом на пути моем был Гонг- Конг. Бухта чудная, движение на море такое, како­го я никогда не видел даже на картинках; прекрас­ ные дороги, конки, железная дорога на гору, музеи, ботанические сады; куда ни взглянешь, всюду ви­дишь самую нежную заботливость англичан о своих служащих, есть даже клуб для матросов. Ездил я на дженерихче, т. е. на людях, покупал у китайцев вся­кую дребедень и возмущался, слушая, как мои спут­ники россияне бранят англичан за эксплоатацию инородцев. Я думал: да. англичанин эксплоатирует

китайцев, сипаев, индусов, но зато дает им дороги, водопроводы, музеи, христианство, вы тоже экс- плоатируете, но что вы даете? Когда вышли из 1Ънг-Конга, нас начало качать. Па­роход был пустой и делал размахи в 38 градусов, гак что мы боялись, что он опрокинется. Морской бо­лезни я не подвержен — это открытие меня прият­но поразило. По пути к Сингапуру бросили в море двух покойников. Когда глядишь, как мертвый чело­век, завороченный в парусин)', летит, кувыркаясь, в воду, и когда вспоминаешь, что до дна несколько верст, то становится страшно и почему-то начинает казаться, что сам умрешь и будешь брошен в море. Заболел у нас рогатый скот. По приговору доктора Щербака и Вашего покорнейшего слуги, скот убили и бросили в море.

Сингапур я плохо помню, так как, когда я объезжал его, мне почему-то было грустно; я чуть не плакал. Затем следует Цейлон — место, где был рай. Здесь в раю я сделал больше 100 верст по железной доро­ге и по самое горло насытился пальмовыми лесами и бронзовыми женщинами. <...> От Цейлона без­ остановочно плыли 1 з суток и обалдели от скуки. Жару выношу я хорошо. Красное море уныло; глядя на Синай, я умилялся.

Михаил Павлович Чехов:

Когда он возвращался обратно через Индию на паро­ходе «Петербург» и в Китайском море его захватил тайфун, причем пароход шел вовсе без груза и его кренило на 45 градусов, к брату Антону подошел командир «Петербурга» капитан Гутан и посоветовал ему все время держать в кармане наготове револьвер, чтобы успеть покончить с собой, когда пароход пой­дет ко дну. Этот револьвер теперь хранится в качест­ве экспоната в Чеховском музее в Ялте. Другой слу­чай — встреча с французским пароходом, севшим на мель. «Петербург» по необходимости должен был 307

остановиться и подать ему помощь. Спустили прово­лочный канат — перлень, соединили его с пострадав­шим судном, и когда стали тащить, канат лопнул по­полам. Его связали, прицепили снова, и французский пароход был спасен. Всю дальнейшую дорогу фран­цузы, следовавшие позади, кричали «Vive la Russiel» и играли русский гимн; и затем оба парохода разо­шлись, каждый поплыл своей дорогой. Каково же было разочарование потом, когда на «Петербурге» вспомнили, что забыли на радостях взыскать с фран­цузов тысячу рублей за порванный перлень (все спа­сательные средства ставятся в счет спасенному), и, таким образом, эта тысяча рублей была разложена на всех подписавших протокол о спасении французско­го судна, в том числе и на моего брата Антона. Тре­тий случай — купание его в Индийском океане. С кор­мы парохода был спущен конец. Антон Павлович бросился в воду с носа на всем ходу судна и должен был ухватиться за этот конец. Когда он был уже в во­де, то собственными глазами увидел рыб- лоцманов и приближавшуюся к нему акулу («Гусев»). За все эти перипетии он был вознагражден йотом на острове Цейлон, в этом земном раю. Здесь он, под самыми тропиками, в пальмовом лесу, в чисто феерической, сказочной обстановке, получил объяснение в любви от прекрасной индианки.

Антон Павлович Чехов. Из письма И. Л. Леонтьеву (Щеглову). Москва, w декабря 1890 г.: Я был и в аду, каким представляется Сахалин, и в раю, т. е. на острове Цейлоне.

Антон Павлович Чехов. Из письма Ал. II. Чехову Москва, 27 декабря 1890 г.: В Индии водки нет. Пьют виски.

Европейское турне i8gi года

Антон Павлович Чехов. Из письма семье. Вена, 2о мар­та (i апреля) 1891 г.:

Друзья мои чехи! Пишу вам из Вены, куда я приехал вчера в 4 часа пополудни. В дороге все было благо­получно. От Варшавы до Вены я ехал, как железно­дорожная Нана, в роскошном вагоне «Интернацио­нального общества спальных вагонов»: постели, зеркала, громадные окна, ковры и проч. Ах, друзья мои тунгусы, если бы вы знали, как хоро­ша Вена! Ее нельзя сравнить ни с одним из тех го­родов, какие я видел в своей жизни. Улицы широ­кие, изящно вымощенные, масса бульваров и скве­ров, дома все б- и 7-этажные, а магазины — это не магазины, а сплошное головокружение, мечта! Од­них галстухов в окнах миллиарды! Какие изуми­тельные вещи из бронзы, фарфора, кожи! Церк­ви громадные, но они не давят своею громадою, а ласкают глаза, потому что кажется, что они сотка­ны из кружев. Особенно хороши собор св. Стефана и Votiv-Kirche. Это не постройки, а печенья к чаю. Великолепны парламент, дума, университет... все великолепно, и я только вчера и сегодня как следу­ет понял, что архитектура в самом деле искусство. И здесь это искусство попадается не кусочками, как у нас, а тянется полосами в несколько