Русские люди

Глоба встает перед ним.

Вот какое дело. Пойдешь на ту сторону, найдешь Василия, передашь ему, что взрыв моста отставить. Ясно?

Глоба. Ясно.

Сафонов. Сделаешь это…

Глоба. И обратно?

Сафонов. Нет, сделаешь это и… потом пойдешь в немецкую комендатуру.

Глоба. Так.

Сафонов. Явишься к немецкому коменданту или кто там есть из начальства, скажешь, что ты есть бывший кулак, лишенец репрессированный, в общем, найдешь, что сказать. Понятно?

Глоба. Понятно.

Сафонов. Что угодно скажи, но чтобы поверили, что мы у тебя в печенках сидим. Понятно?

Глоба. Понятно.

Сафонов. Так. И скажешь им, что бежал ты сюда от этих большевиков, будь они прокляты, и что есть у тебя сведения, что ввиду близкого подхода своих частей хотим мы из города ночью вдоль лимана прорваться у Южной балки. Ясно? И в котором часу, скажешь. Завтра в восемь.

Глоба. Ясно.

Сафонов. Ну, они тебя, конечно, в оборот возьмут, но ты стой на своем. Они тебя под замок посадят, но ты стой на своем. Тогда они поверят. И тебя держать как заложника будут: чтобы ежели не так, то расстрелять.

Глоба. Ну, и как же выйдет; так или не так?

Сафонов. Не так. Не так, Иван Иванович, выйдет не так, дорогой ты мой. Но другого выхода у меня нету. Вот приказ у меня. Читать тебе его лишнее, но имей в виду: большая судьба от тебя зависит многих людей.

Глоба. Ну, что же.

Пауза.

А помирать буду, песни петь можно?

Сафонов. Можно, дорогой, можно.

Глоба. Ну, коли можно, так и ладно. (Тихо.) В случае чего, встречусь я с ней там, на один цугундер посажены будем, — что передать, что ли?

Сафонов. Что же передать? Ты ей в лицо посмотри: если увидишь, что ей, может, это ни к чему, то не говори, а если увидишь — к чему, то скажи: просил Сафонов передать, что любит он тебя. И все.

Глоба. Хорошо. Говорят, старая привычка есть: посидеть перед дорогой, на счастье. Давай-ка сядем.

Все садятся.

Шура!

Шура. Да.

Глоба. Ну-ка, мне полстаканчика на дорогу.

Шура наливает ему водки.

(Выпив залпом, обращается к Шуре.) Что смотришь? Это я не для храбрости, это я для теплоты пью. Для храбрости это не помогает. Для храбрости мне песня помогает. (Пожимает всем руки. Дойдя до двери, поворачивается и вдруг запевает.) «Соловей, соловей- пташечка». (С песней скрывается в дверях.)

Молчание.

Сафонов. Ты слыхал или нет, писатель? Ты слыхал или нет, как русские люди на смерть уходят?

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

Обстановка четвертой картины. Дом Харитонова. Хозяев нет. Столовая обращена в караульное помещение. Все опустошено. Поломанная мебель, изорванные занавески, забытые портреты на стенах. Окна забиты снаружи досками. Одна из внутренних дверей обита железом и закрыта на засов. Через застекленный верх наружной двери от времени до времени видны каска и штык часового. На сцене за столом Вернер с обвязанной головой и писарь Краузе.

Вернер. Вы дурак, Краузе, потому что, когда взяли эту девицу, надо было сначала ее допросить (кивнув на обитую железом дверь), а потом уже сажать с остальными.

Краузе. Разрешите доложить, господин капитан, ее посадили с остальными потому, что вас не было.

Вернер. Все равно, был я или не был, ее нельзя было сажать с ними. Теперь она говорит только то, о чем они сговорились. Теперь она уверяет, что она была прислана к этой старухе, и все. А причиной этому то, что вы дурак. Ясно вам это?

Краузе (вставая). Так точно, господин капитан.

Вернер. Введите ее.

Солдат вводит Валю. У нее измученный вид. Руки бессильно висят вдоль тела.

Я слышал, вас избили?

Валя. Да.

Вернер. И вас опять изобьют завтра так же, как и сегодня, если вы сегодня будете говорить то же, что и вчера. Но если вы скажете что-нибудь новое, то вас больше не будут бить, вас просто расстреляют. Вы слышите, даже не повесят, а только расстреляют. Даю солдатское слово.

Валя молчит.

Зачем вы переправились?

Валя. Я уже сказала. Я переправилась сюда (говорит смертельно усталым голосом заученные слова), чтобы успокоить мать одного нашего командира, чтобы сказать, что вскоре их всех освободят. Она сидит здесь, она может сказать, что я говорю правду.

Вернер. Конечно, она может сказать это после того, как вы сговорились, благодаря тому, что мой писарь — идиот. А зачем у вас с собой был браунинг? Для того чтобы передать сыновний подарок?..

Валя. Нет. Браунинг… я взяла его для того, чтобы застрелиться, если…