1
Шахта смерти уже начинала выдавать свои тайны. Непрерывно работал барабан, вытягивая снизу клеть за клетью с живыми и мертвыми, а также с такими телами, которые можно будет отнести к первой или второй категории, лишь накачав специальным аппаратом воздух в их легкие. Стоя под дождем, Хал наблюдал толпу и думал, что еще никогда не был свидетелем таких душераздирающих сцен. Какая мертвая наступала тишина, если появлялся человек, от которого можно ждать новостей! И вдруг — вопль отчаяния жены или матери, услышавшей страшную правду. И вздох сочувствия всей толпы; а потом крики радости при каком-нибудь радостном известии. И души людей трепетали, как трепещет прибрежный тростник от порывов ветра.
А эти рассказы, в один миг облетавшие весь поселок, — они проникали наверх из подземного мира, и в них говорилось о невероятных страданиях и еще более невероятном героизме! Люди провели четверо суток без воды и пищи, тем не менее они отказывались покинуть шахту, предлагая принять участие в спасении товарищей. Люди лежали вповалку в могильной тишине, поддерживая жизнь водой, стекавшей по капле с кровли, по очереди подползая на спине и ловя ртом драгоценную влагу, или сосали смоченную в воде тряпочку. Участники спасательных отрядов рассказывали, как они вламывались киркам в заграждения и вдруг различали слабые сигналы замурованных людей; они неистово трудились, чтобы скорее пробиться к товарищам, и, наконец, когда появлялась маленькая щель, слышали крики радости и видели сияющие из темноты глаза тех, кто, уже теряя последние силы, ждал: вот расширится отверстие и в него просунут немного пищи и воды.
На некоторых участках приходилось бороться с огнем. В шахту спустили длинные пожарные шланги, и люди медленно продвигались вперед, по мере того как вентилятор очищал перед ними штреки от дыма и пара. Волонтеры брались за эту работу без колебаний, хотя знали, что рискуют жизнью. Их не покидала надежда найти еще кое-кого из пострадавших, забаррикадировавшихся в дальних забоях.
Хал разыскал Джеффа Коттона у входа в контору, временно превращенную в госпиталь. Это была их первая встреча после сцены неожиданного разоблачения в салон-вагоне Перси, и поэтому на лице начальника охраны появилась довольно трусливая ухмылка.
— Ничего не поделаешь, мистер Уорнер, ваша взяла! — сказал он и после недолгих пререканий согласился пропустить женщин в госпиталь, чтобы они составили список пострадавших и затем огласили его перед толпой. Хал побежал к Минетти, думая поручить это дело Мэри Берк, но Роза сказала, что Мэри ушла тотчас после его ухода с мисс Артур, и никто не знает, где она. Тогда Хал поспешил к миссис Дэйвид, и та согласилась провести эту работу с несколькими приятельницами, не называя свою группу «комиссией». «Никаких ваших чертовых комиссий не допущу!» — предупредил Джефф Коттон.
Прошла ночь и часть следующего дня. Днем явился один из конторщиков и вручил Халу запечатанный конверт с телеграммой, адресованной Картрайту для передачи ему. Телеграмма гласила;
«Убедительно прошу немедленно вернуться домой. Отец придет в отчаяние, узнав о происшедшем. Невозможно дольше скрывать от него эти события».
Хал нахмурился, читая телеграмму. Несомненно, это дело Харриганов, которые поспешили донести обо всем его брату. Он пошел в контору и оттуда передал по телефону телеграфный ответ: «Собираюсь вернуться дня через два. Постарайся не вмешивать папу, пока я сам тебе всего не расскажу».
Полученная телеграмма встревожила Хала. Он живо представил себе долгие споры с братом и попытки оправдаться перед отцом, которого нежно любил. Как подло будет, если посланец Харриганов явится к старику и огорчит его, изобразив всю историю в ложном свете!
От этих размышлений Хала потянуло домой. Он отчетливо представил себе жизнь за пределами шахтерского поселка со всеми ее приманками. Ведь есть же конец терпению: сколько может культурный человек питаться отвратительной пищей, спать на грязной постели и видеть всякие мерзости? То и дело вспоминался Халу обеденный зал в клубе, где пахнет бифштексами и горячими булочками и так прельстительна цветная гамма салатов, свежих фруктов и сбитых сливок. И он с неожиданной уверенностью начал думать, что в Северной Долине его миссия почти выполнена.
Прошла еще одна ночь и еще один день. Уже последние пострадавшие были вынесены из шахты и все трупы отправлены в Педро, где их собирались хоронить оптом, что весьма характерно для шахтерского быта. Пожар отбушевал; спасательные отряды покинули шахту; им на смену явилось множество пильщиков и плотников для ремонта крепления. Репортеры уехали. Билли Китинг пожал Халу на прощанье руку, и они договорились встретиться и пообедать вместе в клубе. В Северной Долине находился представитель Красного Креста, кормивший голодающих на средства, полученные по подписному листу миссис Кертис. Что еще оставалось Халу, как не проститься с друзьями, заверив их, что он всегда будет к их услугам?!
Первой среди друзей была Мэри Берк, с которой ему еще не пришлось беседовать после ее знакомства с Джесси. Он понимал, что Мэри умышленно избегает его. Дома он ее не застал и зашел к Рэфферти справиться о ней. Там он задержался, чтобы проститься с женой спасенного им шахтера.
Рэфферти начинал поправляться. Жене разрешили навестить его. Крупные слезы катились по ее ввалившимся щекам, когда она рассказывала Халу о том, что пришлось испытать мужу. В течение четырех суток старик был замурован в маленькой штольне без воды и пищи, не считая нескольких капель кофе, которыми он поделился с другими страдальцами. Сейчас он еще не мог говорить и едва был в силах шевельнуть рукой. Но в его глазах все же теплилась жизнь и светилась душа, которую она любила и которой верно служила тридцать с лишним лет. Миссис Рэфферти славословила своего католического бога за то, что он благополучно вывел ее мужа из опасности. Совершенно ясно, что этот бог — несравненно более действенный, чем протестантский бог шведа Иогансена — силача, положенного на соседнюю койку, но уже приказавшего долго жить!
Врач, однако, предупредил женщину, что муж ее никогда не сможет работать. При воспоминании об этом тень страха легла на оживленное лицо миссис Рэфферти. Как смеет врач говорить такое? Конечно, Рэфферти стар; но он ведь крепок! И врачам не понять, на что способен человек, когда ему надо кормить целую семью! Ее муж ведь не из тех, которые сдаются, если у них что заболит! Кроме старика, в семье еще лишь один работник — это Тим. Он славный мальчик, трудолюбивый, но докторам все-таки следовало бы знать, что восемнадцатилетнему шахтеру не прокормить на свой заработок большую семью! А другие сыновья — те еще малы, по закону их в шахту не берут. Пора бы образумить этих законодателей! Если они решили запретить детский труд в шахтах, пускай тогда укажут другой какой-нибудь способ прокормить детей…
Хал слушал миссис Рэфферти и сочувственно ей поддакивал, тем временем внимательно наблюдая за ней, так как ее движения говорили ему больше, чем ее слова. Она следовала заветам своей религии — богобоязненные католики должны, мол, плодиться и размножаться; ненасытное чрево угольных шахт уже поглотило троих взрослых сыновей этой женщины. На руках сейчас у нее оставалось еще восемь человек детей и больной муж. «Интересно, — подумал Хал, — отдыхала ли она когда-нибудь днем хоть одну минуту за все пятьдесят четыре года своей жизни? Во всяком случае, бывая в ее доме, он никогда этого не видел. Даже сейчас, прославляя своего католического бога и браня капиталистических законодателей, она одновременно готовила ужин, быстро, бесшумно, как машина, двигаясь по комнате. Она была костлява, как старая кляча, проработавшая свой век а пустыне; кожа у нее на скулах напоминала резину, а на руках, словно струны рояля, выступали вены.
И вот перед нею встал призрак нищеты! Хал спросил, что она собирается делать дальше, и снова увидел, как ее лицо исказилось ужасом. Один только выход — это отдать детей в какой-нибудь приют, чтобы спастись от голода. Для бедняков нет ничего страшнее этого, и при одном упоминании о приюте, женщина зарыдала и принялась повторять, что — нет, не может быть, доктор ошибается, Хал увидит, муж ее через одну, самое большее — две недельки вернется на работу!
2
