Рыба, кровь, кости

законное основание для путешествия с белым порошком туда-сюда, в Азию и Штаты, но они еще и обязаны наносить частые визиты в страны – поставщики опиума да еще и ездить с такими запахами, которые скроют наркотики от самых чутких собак на таможне!

Во время этого разговора Джек молчал, но тут Гершель обратился к нему с просьбой коротко посвятить меня в эксперименты с маком, и тогда его худое лицо зажглось впервые за сегодняшний день.

– Измеримое наслаждение, – тотчас же ответил мой родственник.

Вот что он обнаружил, когда подверг пораженную опухолью лабораторную мышь воздействию хлорофилла в количествах, превышающих порог чувствительности. Именно столько пигмента, как утверждали ботаники Флитвуда, содержится в зеленом маке. И именно измеряемое удовольствие, по мнению Джека, повышало иммунитет, останавливало гниение, разбивало панцирь.

– А как вы измеряете удовольствие? – спросила я.

По расширению зрачка, ответил он, и по учащенному пульсу.

– Сперва мы думали, что ключом к этому могли быть светоразрушительные свойства хлорофилла, но теперь мы полагаем, что ответ лежит в самом цвете, в аромате зеленого, в его сочетании с алкалоидом, извлекаемым из зеленого мака, который, если верить заметкам, вызывает состояние осознанных сновидений. Мы все еще пытаемся понять, что это за алкалоид. – Он метнул быстрый взгляд на Гершеля. – Конечно же, это всего лишь гипотезы, пока мы не найдем сам мак, но я воспроизвел эксперименты девятнадцатого века так близко, насколько мог, пользуясь искусственным соединением, основанным на алкалоидах, взятых из опийного мака и смешанных с хлорофиллом и гексаналом.

– Гексанал? – повторил Бен. – Это интересно.

Джек объяснил мне, что гексаналом называлась свежая летучая «зеленая» нота во многих овощах и фруктах.

– Мы проводили разные эксперименты – впрыскивали этот искусственный состав в опухоли, сажали мышей на диету с высоким содержанием хлорофилла, насыщали воздух вокруг них пиразинами. Не все испытания оказались успешными, но мы выяснили, что «зеленая» атмосфера существенно улучшала состояние, а опухоли у некоторых мышей даже вошли в стадию ремиссии.

– Но все-таки еще рано делать выводы, не правда ли? – сказала я. – Если, конечно, вы не пробовали это на людях?

– Вообще-то, Джек проводил кое-какие опыты, – подал голос Гершель и замолк. – В Индии.

– Не знал, что вы зашли так далеко, Крис, – произнес Бен и проницательно посмотрел на генетика. – Почему Индия? Легче найти добровольцев?

Гершель не ответил на это.

– Опыты проводились очень недавно, но в серии экспериментов, когда половине испытуемых давали плацебо, вторая половина, та, что принимала состав Джека, показала некоторое улучшение.

– А что с остальными? – спросила я.

Гершель выглядел растерявшимся.

– Остальными?

– Теми, кому давали пустышку. Вы справлялись об их состоянии?

– Полагаю, этим занималась помощница фармацевта. Только у нее записаны имена пациентов. Исследователи, участвовавшие в экспериментах, пользовались номерами, чтобы исключить всякую возможность обмана. В этом нет ничего необычного. Стандартная процедура, когда тестируют лекарства.

И тут я вспомнила. Я увидела его, этот ноющий, неуловимый образ.

19

Остановилось, отпечаталось на сетчатке глаза: Робин с кислородной маской на лице, в которой он похож на Дарта Вейдера, с трубками в носу и синяками на руках, там, куда в него снова и снова вонзали иглу капельницы, словно какому-то наркоману. Или подопытному кролику. Робин, когда он еще мог сесть и выглянуть в окно на больничную стоянку, говоривший, что по-настоящему хотел бы прогуляться в лесу. «Немного травы и зеленых листьев. И покурить».

За неделю до смерти он дал мне стихотворение, нацарапанное с помощью одной из медсестер:

Здесь лежит Робин – не тот, что был Гуд,
Здесь лежит Робин – порядочный плут,
Здесь лежит Робин – он Богом отвергнут,
Здесь лежит Робин, что в ад был низвергнут.

– Моя эпитафия, – ухмыльнулся он и взмахом вялой руки указал на свой больничный халат, из тех, что завязываются на спине. – Думаешь, мне идет? По-моему, ему чего-то не хватает – je ne sais quair.[32] Как тебе кажется? Зато легко и удобно.

Я перевернула листок со стихотворением и на обратной стороне увидела список имен. Только имена, и больше ничего. Кельвин, Фредди, Адам, Мэл, Карло, Маркус, Хуан, Джек, Джо-Боб, Кевин, Рэнди, Джереми, Дженджи. Такие списки делают будущие родители, когда ожидают мальчика. Срез всех американских вероисповеданий и социальных групп.

– Кто эти… – начала я.

– Что?

– Вот это. Эти имена.

– Они… – Сквозь маску его голос звучал очень странно.

– Что они, Робин?

– Они… – Он глубоко, со свистом втянул в себя воздух.

– Что ты хочешь, чтобы я сделала, Робин, – позвонила им?

– Нет.

– Ты хочешь, чтобы я им позвонила, и я могу позвонить им, Робин. Я буду рада это сделать.

– Нет, ты не можешь.

– Да нет же, я правда не против! Я могу им позвонить, сказать им, что ты… что у тебя… что они должны, ну, ты понимаешь меня. Принять меры предосторожности. Я могу позвонить, Робин, но мне нужны их номера телефонов.

Он сорвал с себя маску.

– ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ПОЗВОНИТЬ ИМ!

Этот голос шел откуда-то издалека и принадлежал жизни, до которой я больше не могла дотянуться, которую я не могла разделить.

Он снова надел маску и долго сидел так, а когда снял ее, его голос звучал уже нормально, или настолько нормально, насколько это было возможно.

– Ты не можешь позвонить им, Клер, малышка, потому что все они мертвы.

Они вместе лежали в одной палате для больных СПИДом, рассказал он. Каждый из них согласился принять участие в клинических испытаниях нового средства против иммунодефицита. Половине из них дали пустышки, и они умерли. Другая половина выжила. Они жили недолго – несколько месяцев – и несчастливо, но они жили.

– Все это держалось в строжайшей секретности, моя дорогая. Мы не знали, кто из нас получил пустышку, а кто – нет.

Ученым, проводившим исследования, выдавались папки с номерами, без всяких имен. Анонимность была необходима во избежание фальсификации данных.

– У них много причин, чтобы обманывать, Клер. На нас, плохих мальчишках, делали огромные деньги.

После смерти тех, кто получил плацебо, Робин решил, что записать их имена не повредит. «Это имена парней, которые прошли пробы, но так и не дожили до премьеры», – сказал он. Мой брат, эта звезда подмостков, так и не пробившаяся дальше третьеразрядных театров, все же смог исполнить свою последнюю большую сцену с истинным блеском. Даже когда он умирал, по-настоящему угасал, он все равно изображал Травиату… Я говорила ему, Робин, ты умираешь, не нужно устраивать этот спектакль. Я так злилась на него, когда он умер, когда навсегда оставил меня. Еще минуту назад он был здесь, и вот его не стало. Он – как это называется? – отошел в мир иной. Словно проскользнул мимо, а я и не заметила. И не