— Дорогой команданте, — сказал он дрожащим голосом. — Дело это, как вы понимаете, тонкое, но мы обязательно найдем какое-нибудь решение…
— Обязательно! — Монна Антония решилась заговорить снова, подобострастно подбежав к нахмурившемуся команданте. — У меня есть дочь, которой сравнялось тринадцать. Она будет прекрасной женой вашему сыну. Вон она стоит, видите?
Марескотти даже не повернул головы.
— Мессир Толомеи, — сказал он со всем терпением, которое смог собрать. — Наше предложение касается только Джульетты. И вы меня весьма обяжете, если спросите ее самое. Мы, слава Богу, не варвары, чтобы распоряжаться женщинами как скотом…
— Девушка принадлежит мне! — резко ответил Толомеи, взбешенный вмешательством супруги и полученным выговором. — Я могу поступить с ней как захочу. Благодарю за честь, команданте, но у меня на нее другие планы.
— Я советую вам обдумать их еще раз, — сказал Марескотти, угрожающе шагнув вперед. — Девушка привязалась к моему сыну, которого считает своим спасителем, и доставит вам много огорчений, если вы решитесь принудить ее к браку с другим, особенно, — с отвращением глянул он на Салимбени, — с тем, кто открыто пренебрегает трагедией, случившейся с ее семьей.
Перед лицом железной логики Толомеи не нашелся что возразить. В душе Джульетты на миг даже пробудилось сочувствие: стоя между двумя наделенными умом и силой мужами, дядя напоминал утопающего, ухватившегося за первую попавшуюся доску с разбитого корабля и приплывшего к весьма печальному результату.
— Должен ли я понять так, что вы чините мне препятствия, команданте? — спросил Салимбени, снова становясь между ними. — Не станете же вы оспаривать права мессира Толомеи как главы семьи! Меньше всего, — в его голосе послышалась неприкрытая угроза, — дому Марескотти нужна ссора с Толомеи и Салимбени!
Джульетта уже не могла сдержать слез. Она хотела выбежать к мужчинам и остановить их, но понимала, что ее присутствие только осложнит дело. Когда Ромео предложил ей стать его женой — тогда, в исповедальне, — он сказал, что между их семьями всегда был мир. Похоже, теперь миру настал конец, и все из-за нее.
Сиенский подеста Никколино Патрицци с возрастающей тревогой слушал разгоравшийся под самым помостом скандал. И не он один.
— Когда они были смертельными врагами, — задумчиво сказал его сосед, не отрывая взгляда от Толомеи и Салимбени, — я боялся их хуже чумы. Теперь, когда они друзья, я боюсь их еще сильнее.
— Совет Девяти должен быть выше низменных человеческих страхов! — повысил голос Никколино Патрицци, поднимаясь с кресла. — Мессир Толомеи! Мессир Салимбени! Что за тайные сделки в канун Успенья? Уж не торговать ли вы явились в храм Господень?
Тяжелая пауза повисла над собравшимися, когда с помоста прозвучали эти слова. Стоявший под высоким алтарем епископ застыл с поднятой рукой, забыв благословить очередного подошедшего.
— Высокочтимый мой мессир Патрицци! — с издевкой ответил Салимбени. — Подобные слова не делают чести ни нам, ни вам. Отчего бы вам не поздравить нас от всей души, ибо мой дражайший друг мессир Толомеи и я решили отпраздновать наш долгий мир, породнившись!
— Мои соболезнования по поводу кончины вашей жены! — съязвил Никколино Патрицци. — Когда же вас постигла печальная утрата?
— Монна Агнесса, — невозмутимо ответил Салимбени, — не доживет до следующего месяца. Она не встает с постели и не принимает никакой пищи.
— Трудно есть, — пробормотал один из магистратов, — когда тебя морят голодом.
— Вам придется получать разрешение святейшего папы на брак между бывшими кровными врагами, — не сдавался Никколино Патрицци. — И я сомневаюсь, что вы его получите. Дорогу между вашими домами затопили такие реки крови, что ни один приличный человек не пошлет свою дочь искать брод. Это нечистый внушил вам…
— Освященный брак поможет изгнать нечистого.
— Папа считает иначе!
— Все может быть, — сказал Салимбени, и непристойная улыбка искривила его губы. — Но папа должен мне деньги. И вы тоже. Все вы.
Гротескное заявление возымело желаемый эффект — Никколино Патрицци сел, побагровевший и взбешенный. Салимбени нагло посмотрел на остальных магистратов, словно приглашая высказаться еще кого-нибудь, но на подиуме стояла тишина.
— Мессир Салимбени! — прорезал поднявшийся в церкви недовольный гул голос, и все вытянули шеи, чтобы разглядеть смельчака.
— Кто это сказал? — Салимбени всегда любил ставить на место людей ниже его по положению. — Не скромничай!
— Скромность мне также неведома, — отозвался Ромео, выходя вперед, — как вам добродетель, мессир Салимбени.
— Что же такого важного, — сказал Салимбени, высоко подняв голову в попытке смотреть на соперника сверху вниз, — ты можешь мне сказать?
— Только одно: девица, которую вы возжелали, уже принадлежит другому мужчине.
— Неужели? — Салимбени бросил взгляд на Толомеи. — Как это?
Ромео выпрямился.
— Дева Мария доверила ее мне, и я могу защищать ее до скончания веков. А что соединил Бог, люди да не разъединят!
Секунду Салимбени стоял с недоверчивым видом, затем расхохотался.
— Хорошо сказано, парень. Теперь я тебя узнал. Твой кинжал недавно лишил жизни одного из моих добрых друзей, но я буду великодушен и не стану подавать жалобу, раз ты позаботился о моей будущей невесте.
Повернувшись спиной, Салимбени ясно дал понять, что считает разговор оконченным. Все взгляды были устремлены на Ромео, стоявшего с пылающим от отвращения лицом, и многие сочувствовали красивому юноше, ставшему жертвой негодного маленького лучника.
— Пойдем, сын мой, — сказал команданте Марескотти, отступая. — Нечего делать, игра проиграна.
— Проиграна? — вскричал Ромео. — Это никогда не была игра!
— Что бы ни затевали эти двое, — возразил отец, — они скрепили договор рукопожатием перед алтарем Пресвятой Девы. Ссориться с ними теперь означает идти против воли Бога.
— Ну что ж, значит, пойду! — заявил Ромео. — Ибо небеса изменили себе, позволив этому случиться!
Когда юноша снова вышел вперед, призыва к тишине не понадобилось. Все жадно прислушивались, ловя каждое слово.
— Пресвятая Богоматерь! — воскликнул Ромео, удивив собравшихся обращением к пустоте под куполом, а не к Салимбени. — Низкое преступление совершается в твоем доме, под твоим покровом, в эту святую ночь! Молю тебя наказать негодяев, и явить им твою волю, чтобы никто не осмелился усомниться в твоей божественной правоте! Пусть тот, кто победит в Палио, будет твоим избранником! Даруй мне твой святой стяг, чтобы я мог застелить им брачное ложе и возлечь на него с той, которая моя по праву! Удовлетворившись этим, я верну его тебе, о преблагая Богоматерь, ибо он будет выигран по твоей воле и вручен мне твоей рукой, чтобы показать всем людям, на чьей ты стороне!
Когда Ромео замолчал, не было в церкви человека, который осмелился бы поднять на него глаза. Одни пришли в ужас, став свидетелями святотатства, другие устыдились неслыханной и эгоистичной сделки молодого Марескотти с Пресвятой Девой, а остальным просто было жаль его отца, которого в Сиене любили и уважали. Все понимали: будь то божественное вмешательство, которое не промедлит после столь вопиющего неуважения, или земная политическая необходимость, но Ромео Марескотти попросту не дадут пережить ближайшие Палио.
