Но все равно каждое лето Алессандро проводил месяц на ферме деда и бабки в Сиене, чтобы познакомиться с кузенами и не торчать в жару в большом городе. Это была идея не деда и не его матери, на этом настояла бабушка. Единственное, в чем ей не удавалось убедить старого Марескотти, — это позволить Алессандро пойти на Палио. Ходили все — кузены, дяди, тетки, а Алессандро сидел дома — дед боялся, что злополучный внучек снова принесет контраде неудачу. По крайней мере, так он говорил. Оставаясь на ферме один-одинешенек, Алессандро устраивал собственные Палио на старой рабочей кобыле. Позже он научился чинить скутеры и мотоциклы, и его Палио стали не менее опасными, чем настоящие.
В конце концов он перестал наезжать в Сиену, где дед всякий раз шпынял его замечаниями в адрес матери, которая, естественно, ни разу не приехала. Алессандро окончил школу и вступил в жандармерию, как отчим и братья. Он делал все, чтобы забыть, что он Ромео Марескотти. Он называл себя Алессандро Сантини и стремился уехать как можно дальше от Сиены, записываясь всякий раз, когда открывался набор, в очередную миротворческую миссию. Так он попал в Ирак, где существенно улучшил свой английский в громогласных спорах с американскими военными подрядчиками и чудом избежал гибели, когда повстанцы взорвали грузовик, начиненный взрывчаткой, у штаб-квартиры итальянских карабинери в Нассирии.
Когда он все же приехал в Сиену, то в ночь перед Палио пришел в конюшню контрады. Он не планировал это заранее, просто не смог удержаться. Лошадей охранял его дядя. Когда Алессандро сказал, кто он такой, дядя пришел в восторг и позволил ему прикоснуться к желто-черной giubetto, куртке жокея, — на счастье.
К сожалению, на следующий день жокей Пантеры — контрады-соперницы — ухватил за эту самую giubetto и замедлил бег лошади настолько, что Аквила проиграла Палио.
На этом месте рассказа я, не утерпев, обернулась и посмотрела на Алессандро:
— Только не говори, что ты поверил, будто это твоя вина!
Он пожал плечами:
— А что я должен был думать? Я дотронулся до giubetto и сглазил победу. Даже мой дядя это сказал. И с тех пор мы не выигрывали Палио.
— Честно говоря… — начала я.
— Ш-ш! — Он легонько прикрыл ладонью мне рот. — Слушай. После этого я надолго уехал и вернулся в Сиену лишь несколько лет назад. Как раз вовремя — дед уже совсем состарился. Помню, он сидел на скамейке, глядя на виноградник, и не слышал меня, пока я не тронул его за плечо. Тогда он повернул голову, взглянул мне в лицо и заплакал от радости. Хороший был день… Мы устроили роскошный обед, а дядя сказал, что больше меня не отпустит. Сперва я не очень хотел оставаться: я никогда не жил в Сиене, и у меня остались плохие воспоминания. Я понимал, что, если узнают, кто я, поползут сплетни. Люди, видишь ли, не забывают прошлое. Я уже собирался уезжать, но тут… Очередные июльские Палио стали худшими скачками для Аквилы за всю историю. По-моему, ни одна контрада не знала такого позорного поражения. Мы вели всю дистанцию, но на последнем повороте нас обошла Пантера и вырвала победу. — Он вздохнул, заново переживая тот момент. — Нет ничего хуже, чем вот так продуть. Позор на всю Сиену… На августовских Палио мы пробовали защитить нашу честь, но нашего fantino, жокея, дисквалифицировали на два года. Наказали всю контраду — два года мы не участвовали в скачках. Конечно, все это политические дрязги и борьба контрад, но в моей семье считали, что дело не только в этом.
От расстройства дед слег с сердечным приступом. Ему было восемьдесят семь. Через три дня он умер. — Алессандро замолчал и отвел взгляд. — Я просидел с ним все три дня. Он так досадовал на себя за то, что столько лет потратил на пустые распри, и хотел как можно больше смотреть на мое лицо. Сперва я подумал, дед расстроен, что я снова принес неудачу контраде, но он сказал — ты ни причем, это у него, старого дурня, не хватило ума понять раньше.
— Что понять? — пришлось спросить мне.
— Он считал, что это было предначертано. У моего дяди пять дочерей и ни одного сына. Я единственный продолжатель рода. Мама не была замужем, поэтому меня записали на ее фамилию, понимаешь?
Я села прямо.
— Какой же больной мозг полового шовиниста мог…
— Джульетта, пожалуйста! — Он притянул меня обратно к себе на плечо. — Ты не поймешь, если не будешь слушать. Мой дед сказал, что старое зло проснулось и выбрало меня из-за моего имени.
Я почувствовала, как маленькие волоски на руках встают дыбом.
— Выбрало тебя… для чего?
— А вот здесь, — сказал Алессандро, доливая вина в мой бокал, — пора рассказать о Карле Великом.
VII.II
Но мира нет за стенами Вероны:
Чистилище там, пытка, самый ад!
Чума и кольцо
Сиена, год 1370-й от Рождества Христова
Марескотти — один из старейших благородных кланов в Сиене. Считается, что их фамилия происходит от Мариуса Скотуса, шотландского генерала армии Карла Великого. Марескотти осели в Болонье, но расправили крылья вдаль и вширь. Сиенская ветвь клана особенно выделялась своей храбростью и военными талантами, не однажды доблестно послужившими городу в тяжелую годину.
Однако ничто не вечно под луной, и со временем слава Марескотти потускнела. Едва ли в Сиене кто- то помнил об их славном прошлом. Впрочем, в истории чаще остаются тираны и убийцы, а не защитники и созидатели.
Ромео родился, когда семья была еще известной и уважаемой. Его отец, команданте Марескотти, восхищался его выдержкой и воспитанием. Но, как и другим юношам, Ромео пришла пора оттачивать свои лучшие дарования. А способности у него были выдающиеся.
В начале 1340 года Ромео познакомился с Розалиной, женой мясника. Все знали, что живется ей трудно. По версии Шекспира, Розалина была молодой красоткой, мучившей Ромео своим обетом целомудрия. Правда была куда прозаичнее: Розалина была на десять лет старше Ромео и стала его любовницей. Несколько месяцев Ромео убеждал ее убежать с ним, но Розалина была не так глупа, чтобы доверять ему.
Вскоре после Рождества 1340 года, уже после гибели Ромео и Джульетты в Рокка ди Тентеннано, Розалина родила сына, и все знали, что отец ребенка — не мясник. Получился большой скандал. Розалина боялась, что муж докопается до правды и убьет мальчика, поэтому принесла новорожденного команданте Марескотти и попросила взять ребенка на воспитание.
Но команданте прогнал ее. Уходя, Розалина сказала ему:
— Однажды вы пожалеете о своем поступке. Господь накажет вас за несправедливость!
Команданте не вспоминал об этом, пока в 1348 году в Сиену не пришла бубонная чума. За несколько месяцев «Черная смерть» унесла больше трети населения, причем в городе было еще опаснее, чем вне его стен. Тела грудами громоздились на улицах: сыновья не погребали отцов, жены — мужей; страх заставил людей забыть, что означает быть человеком, и уподобиться скотам.
За неделю команданте Марескотти потерял мать, жену и пятерых детей. Он обмыл их, одел, положил всех в ряд на ручную телегу и повез в собор, чтобы священник проводил покойных в последний путь. Но священников в соборе не оказалось. Те, кто еще был жив, ухаживали за чумными в больнице при соборе Санта-Мария делла Скала. Но даже там не успевали хоронить мертвецов, поэтому в самой больнице сложили пустотелую стену, складывали туда тела и запечатывали отверстия.
Когда команданте привез свой скорбный груз к Сиенскому собору, монахи ордена Мизерикордии рыли на площади огромную яму. Он подкупил их, чтобы положить свою семью в освященную землю, объяснил, что это его мать и его жена, назвал имена и возраст всех своих детей и добавил, что все одеты в лучшее
