словно потухли.
— Монна Лаппа, — сказал команданте Марескотти. — Я хочу… Я бы хотел… Как вы посмотрите, чтобы отдать мне этого мальчика?
На лице женщины появилось изумление, смешанное с недоверием.
— Понимаете, — поспешил добавить команданте, — я думаю, что он мой внук.
Слова прозвучали неожиданно даже для самого Марескотти. Монна Лаппа испуганно ахнула, зато у Романино сделался такой ликующий, такой хвастливо-задорный вид, что команданте невольно расхохотался.
— Так вы команданте Марескотти? — воскликнула женщина, покраснев от волнения. — Тогда это правда! О, бедная женщина! Я никогда… — Слишком потрясенная, чтобы соблюдать приличия, монна Лаппа схватила Романино за плечо и толкнула его к команданте: — Ступай! Ступай, глупыш! И не забудь поблагодарить Господа!
Ей не пришлось повторять в третий раз. Не успел команданте и глазом моргнуть, как руки Романино уже обнимали его за пояс, а дерзко задранный сопливый, нос уткнулся в вышитый бархат.
— Ну, пойдем, — сказал он, потрепав мальчишку по грязной голове. — Надо найти тебе туфли. И много всего другого. Перестань плакать.
— Я знаю, — шмыгнул носом мальчишка, вытирая слезы. — Рыцари не плачут.
— Еще как плачут, — сказал команданте, взяв внука за руку. — Но только когда они чистые, одетые и в туфлях. Сможешь подождать столько времени?
— Постараюсь изо всех сил.
Когда они уходили от дома монны Лаппы, держась за руки, команданте Марескотти боролся с угрызениями совести. Как может человек, убитый горем, потерявший все, кроме собственной жизни, находить такое утешение в ощущении маленькой липкой ручонки, крепко держащей его большую руку?
Много лет спустя в палаццо Марескотти пришел странствующий монах и попросил о встрече с главой семьи. Он объяснил, что прибыл из монастыря Витербо и что тамошний аббат приказал ему вернуть великое сокровище его законному владельцу.
Романино, уже взрослый, тридцатилетний, мужчина, пригласил монаха в дом и послал дочерей наверх узнать, в силах ли их прадед, старый команданте, встретиться с гостем. Пока они ждали, Романино велел подать монаху еды и вина, но любопытство его было столь велико, что он не выдержал и спросил незнакомца, какое сокровище тот привез.
— Я мало знаю о его происхождении, — ответил монах с набитым ртом, — но назад его не повезу.
— Почему? — удивился Романино.
— Потому что оно обладает великой поражающей силой, — сказал монах, отламывая еще хлеба. — Каждый, кто откроет шкатулку, начинает болеть.
Романино так и отпрянул.
— Сначала ты говоришь, что привез сокровище, а потом признаешься, что оно приносит несчастье?
— Простите меня, мессир, — поправил его монах, — но я не говорил, что оно приносит несчастье. Я лишь сказал, что оно обладает великой силой, которая может и защищать, и разрушать, поэтому им должен владеть человек, способный управлять этой силой. Сокровище нужно вернуть законному владельцу, так мне сказал аббат.
— А владелец — команданте Марескотти?
Монах кивнул уже не так уверенно:
— Так мы полагаем.
— Но если это не так, — заметил Романино, — ты принес в мой дом черта. Хоть это ты понимаешь?
Монах оробел.
— Мессир, — настойчиво сказал он, — молю вас поверить, что я не имею намерения навредить вам или вашей семье. Я лишь выполняю поручение. Это, — он сунул руку под рясу и извлек маленькую и очень простую деревянную шкатулку, которую мягко поставил на стол, — отдали нам священники церкви Сан- Лоренцо. Я считаю, что там — правда, не уверен — реликвия святого, которую недавно прислал из Сиены в Витербо его благородный покровитель.
— Что-то я не слышал о таком святом, — буркнул полный дурных предчувствий Романино, глядя на шкатулку. — А кто его благородный покровитель?
Монах молитвенно сложил руки:
— Благочестивая и скромная монна Мина из дома Салимбени, мессир.
— Хм. — Романино помолчал. Разумеется, он понял, о ком речь, — каждый в Сиене слышал о помешательстве новобрачной и родовом проклятии, вроде бы отыскавшемся на стене в подземелье. Но какой же святой будет связываться с Салимбени? — Тогда могу я спросить, отчего вы не вернете это так называемое сокровище самой монне Мине?
— О нет! — ужаснулся монах. — Сокровище не любит Салимбени! Один из моих бедных братьев, Салимбени по рождению, умер во сне, после того как прикоснулся к шкатулке…
— Черт тебя побери, монах! — рявкнул Романино, вскочив. — Забирай свою чертову коробку и убирайся из этого дома сейчас же!
— Но ему было сто два года! — поспешно прибавил монах. — Зато другие, кто касался шкатулки, чудесным образом излечивались от застарелых немощей!
В этот момент в столовую с большим достоинством вошел команданте Марескотти. Гордая осанка осталась прежней, однако ходил он уже только с тростью. Вместо того чтобы выгнать монаха за дверь метлой, как он уже собирался сделать, Романино сдержался и устроил деда со всевозможным удобством во главе стола, а потом объяснил обстоятельства неожиданного визита.
— Витербо? — нахмурился команданте. — Откуда меня там знают?
Монах неловко поднялся, не зная, сидеть ему или стоять в присутствии хозяина и ему или Романино отвечать на вопрос.
— Здесь, — сказал он вместо этого, ставя шкатулку перед старым команданте, — то, что мне велели вернуть законному владельцу.
— Отец, будь осторожен! — воскликнул Романино, когда команданте потянулся открыть шкатулку. — Мы не знаем, какие демоны в ней прячутся.
— Не знаем, сын мой, — согласился команданте, — но сейчас увидим.
Наступила зловещая тишина, когда команданте медленно поднял крышку и заглянул в шкатулку. Увидев, что дед не упал на пол в конвульсиях, Романино подошел ближе и тоже посмотрел.
В шкатулке лежало кольцо.
— Я бы не… — начал монах, но команданте Марескотти вынул кольцо и, не веря глазам, уставился на него.
— Кто? — спросил он, и рука его задрожала. — Кто, ты сказал, отдал тебе это?
— Мой аббат, — ответил монах, попятившись в страхе. — Он сказал, что мужчины, нашедшие кольцо, перед смертью назвали имя Марескотти, а умерли они от ужасной лихорадки через три дня после того, как мы получили гроб с останками святого.
Романино взглянул на деда, желая, чтобы тот отбросил злополучное кольцо, но команданте совершенно ушел в воспоминания, без всякого страха трогая печатку с орлом и бормоча себе под нос старинный семейный девиз: «Веками верен», — выгравированный на внутренней стороне кольца крошечными буквами.
— Подойди, сын мой, — сказал он, наконец, потянувшись к Романино, — Это кольцо твоего отца. Теперь оно твое.
Романино не знал, как поступить. С одной стороны, он хотел послушаться деда, с другой — боялся кольца и не был уверен, что является его законным владельцем, даже если кольцо отцовское. При виде его колебаний команданте пришел в страшную ярость, закричал, что Романино трус, и потребовал принять фамильное кольцо, но едва тот сделал шаг вперед, как команданте упал на спинку стула и забился в судорогах, выронив кольцо на пол.
