платье, в котором при жизни ходили в церковь. Но монахам было все равно. Они взяли золото команданте Марескотти и опрокинули его телегу над ямой. Команданте увидел, как его любимые и близкие люди были свалены в общую могилу без молитв, без последнего напутствия, без всякой надежды.
Домой он шел как слепой, ничего вокруг не видя. Для него наступил конец света, и команданте начал громко роптать, спрашивая Бога, зачем он дожил до этого дня. Он упал на колени, и зачерпывал ладонями из канавы грязную воду, пахнувшую разложением, и обливался ею, и пил ее, надеясь, наконец, заразиться и умереть как все.
Вдруг он услышал мальчишеский голос:
— Это не поможет, я пробовал.
Команданте поднял глаза, и ему показалось, что он видит призрак.
— Ромео! — сказал он. — Ромео, мальчик мой, это ты?
Но это был не Ромео, а незнакомый мальчишка лет восьми, очень грязный и одетый в лохмотья.
— Меня зовут Романино, — сказал мальчик. — Я могу отвезти вашу телегу.
— Почему ты хочешь тащить мою телегу? — спросил команданте.
— Потому что я голоден, — сказал Романино.
— Вот, — команданте вынул оставшиеся деньги, — иди купи себе еды.
Но мальчик отвел его руку и сказал:
— Я не попрошайка.
Поэтому команданте позволил мальчишке тащить тяжелую телегу всю дорогу до палаццо Марескотти (иногда он помогал, незаметно подталкивая сзади). Когда они подошли к воротам, мальчик посмотрел на орлов, которыми были расписаны стены, и сказал:
— Здесь родился мой отец.
Можно представить, как был потрясен команданте при этих словах. Он спросил мальчика:
— Откуда ты знаешь?
— Мама рассказывала, — ответил мальчишка. — Она говорила, папа был храбрый. Он был великий рыцарь с вот таким мечом. Но ему пришлось уехать воевать за императора в Святую землю, и он не вернулся. Она говорила, однажды он вернется и найдет меня, и тогда я должен ему кое-что сказать, чтобы он узнал, кто я.
— И что ты должен ему сказать?
Мальчишка улыбнулся. При виде этой улыбки команданте понял правду еще до того, как прозвучали слова:
— Что я орленок, аквилино.
Вечером команданте Марескотти сидел в кухне за опустевшим столом для слуг и ел впервые за несколько дней. Напротив Романино обгладывал косточки цыпленка, слишком поглощенный этим занятием, чтобы задавать вопросы.
— Скажи, — начал команданте, — когда умерла Розалина, твоя мать?
— Давно, — ответил мальчик. — Еще до чумы. Мясник ведь бил ее. И однажды утром она не проснулась. Он орал на нее, таскал за волосы, но она не шевелилась, лежала неподвижно. Тогда он заплакал. Я подошел к ней и заговорил, но она лежала, не открывая глаз. Она была холодная — я клал руку на ее лицо. Тогда я понял, что в последний раз он побил ее слишком сильно, и сказал ему об этом, а он пнул меня и попытался поймать, но я убежал. Я бежал по улице, а он с воплями гнался за мной, а я все бежал, бежал, пока не прибежал к тетке, она меня впустила, и я у нее остался. Но вы не подумайте, я работал. Я делал что требовали. Я укачивал малышку, которая родилась, и помогал ставить еду на стол. Они хорошо ко мне относились. Я думаю, они радовались, что в доме есть кому присмотреть за младенцем. А потом все стали умирать. Булочник умер, и мясник, и крестьянин, продававший нам фрукты, и в доме стало не хватать еды. Но тетка по-прежнему давала мне еды как всем, хотя они сами сидели голодные, поэтому я убежал.
Мальчик смотрел всепонимающими зелеными глазами, и команданте подивился про себя, что в этом тощем восьмилетнем мальчугане больше крепости духа, чем у иных взрослых мужчин.
— Как же ты выжил? — спросил он.
— Не знаю… — пожал плечами Романино. — Мама всегда говорила, что я не такой, как все, что я сильнее и мне не суждено вырасти больным и глупым, как другие. Она говорила, у меня на плечах другая голова. Поэтому меня не любили — видели, что я лучше. Я выжил, потому что думал о том, что она говорила обо мне и о них. Мама повторяла, что я все вынесу и все переживу. Так я и сделал.
— Ты знаешь, кто я? — спросил, наконец, команданте.
Мальчик посмотрел на него.
— Я думаю, великий человек.
— Об этом мне трудно судить.
— Ну, уж я-то знаю, — уверенно сказал Романино. — Вы великий человек, раз у вас такая просторная кухня и цыпленок на обед, и выдали мне тянуть тележку всю дорогу, а сей час разделили со мной еду.
— Это еще не делает человека великим.
— Когда я вас увидел, вы пили помои из сточной канавы, — напомнил мальчик. — Теперь вы пьете вино. По мне, так вы самый великий человек, которого я знаю.
На следующее утро команданте Марескотти отвел Романино к его тетке и дяде. Когда они вместе спускались к Фонтебранда, огибая кучи мусора и отбросов, впервые за много дней выглянуло солнце. Впрочем, может быть, оно светило каждый день, просто команданте провел неделю в полумраке дома, поднося воду к губам тех, кто уже не мог пить.
— Как зовут твоего дядю? — спросил команданте, сообразив, что забыл об этом самом очевидном вопросе.
— Бенинкаса, — отозвался мальчик. — Он делает краски. Мне нравится синяя, но она дорогая. — Он посмотрел снизу наверх на команданте. — Мой отец всегда носил красивые цвета. Когда ты богат, это можно себе позволить.
— Я думаю, да, — согласился команданте. Романино остановился у ворот из длинных железных прутьев и хмуро заглянул во двор.
— Пришли. Вон монна Лаппа, моя тетка. Ну, то есть она не совсем моя тетка, но хочет, чтобы я ее так называл.
Команданте Марескотти удивился размерам дома: он представлял себе нечто куда более жалкое. Во дворе трое детей помогали матери расстилать выстиранное белье, а крошечная девочка ползала на четвереньках, подбирая зерна, насыпанные для гусей.
— Романино! — Женщина вскочила на ноги, увидев мальчика у ворот. Железный засов был сброшен со скоб, дверь распахнулась, и она втащила его во двор и обняла, плача и целуя: — Мы думали, ты умер, дурашка!
В суете никто не обращал внимание на малышку, и команданте, который скромно стоял в стороне, не мешая счастливому воссоединению, оказался единственным, кто не потерял головы и вовремя заметил, как девочка поползла к открытым воротам. Он нагнулся и неловко подхватил ее на руки.
Какая красивая малышка, подумал команданте, куда очаровательнее, чем можно ожидать от ребенка ее возраста. Несмотря на отсутствие опыта общения с таким крошечным народцем, он медлил отдавать ее монне Лаппе, любуясь маленьким личиком и чувствуя, как что-то шевельнулось в груди, словно маленький весенний цветок пробивается к солнцу сквозь корку мерзлой земли.
Симпатия оказалась взаимной. Вскоре малышка начала шлепать ладошками по лицу команданте и тянуть его за щеки с явным удовольствием.
— Катерина! — ахнула мать и поспешила выручить знатного гостя, выхватив девочку у него из рук. — О, простите, мессир!
— Ничего, ничего, — сказал команданте. — Десница Божия простерта над вами и вашими чадами, монна Лаппа. Видно, что ваш дом благословен.
Женщина пристально посмотрела ему в лицо и, все поняв, склонила голову:
— Спасибо, мессир.
Команданте повернулся уходить, но остановился. Обернувшись, он посмотрел на Романино. Мальчик стоял прямо, как молодое деревце, не желающее гнуться под ветром, но выражение глаз изменилось: они
