– Ну, привет, журналист. Садись, поговорим.
Олег огляделся. Между штакетником и недавно оставленным трактором, от которого еще исходил теплый запах солярки и масла, возвышалась груда напиленных и пока непоколотых чурбаков. Зарайский подкатил к себе ногой массивную березовую колоду, поставил на попа и присел. Шайтан сделал то же самое.
– У тебя диктофон есть с собой, журналист?
Олег задумался на секунду, тут же понял, что врать бесполезно и ответил:
– Натурально. Но я его не включал.
– Так доставай и включай, – распорядился Шайтан. – Буду показания давать.
Еще не поняв точно, не шутка ли это, Олег вынул из сумки любимый миниатюрный 'панасоник' и подумал: 'Ну, отнимет – и черт с ним. Невелика потеря. Пятьдесят долларов он стоит'.
– Включил? – поинтересовался Шайтан. – Я начинаю.
Теперь, когда стало ясно, что действительно придется записывать разговор, Олег для удобства и для конспирации – все-таки сидят они посреди улицы – бросил диктофон в сумку и переключил его на выносной микрофон, закрепленный под воротником куртки.
– Малахова не ищи. Нету его больше, – спокойно, по-деловому сообщил Шайтан. – Все, что знал тракторист – вот здесь. – Он протянул Олегу пачку 'Мальборо'. Пачка была тяжелой, словно ее набили мокрыми сигаретами. – Это такая же игрушка, как у тебя, только размером меньше. Многовато знал этот тракторист. Ну, да Бог с ним. На кассете не только признания Малахова. Там есть еще и признания другого человека. Очень известного. Твоей газете любопытно будет. Домой приедешь – послушаешь. Но больше – никому. Ты понял? Никому. Пока я сигнал не дам. Сделаешь по-своему, журналист – сам понимаешь, я сразу узнаю. Лучше не экспериментируй. И еще, если меня убьют, все это должно как можно скорее попасть в газеты. Там сказано, кому можно верить. Если о моей смерти узнаешь из других источников, сначала попробуешь найти меня… Впрочем, не мне тебя учить, журналист. Ты все понял?
Зарайский сумел лишь кивнуть – так он был ошарашен новым поворотом событий.
– Ну а теперь у нас есть несколько минут. Можешь задавать вопросы.
Олег растерялся. О чем спросить, о чем? Эх, если б сначала послушать, а потом разговаривать! Но так не бывает, это понятно…
– На этой кассете я найду ответ, кто и кого убил в этих краях девятнадцатого августа?
– Грамотно спрашиваешь, журналист, конкретно, – удивился Шайтан. – Полный ответ будет, если соединить то, что знаю я, с тем, что знают менты и гэбисты. Но из моей информации четко следует, что убили не здесь, не девятнадцатого и не того, чье убийство расследуют. И еще. Кассету послушать может и не доведется, всяко бывает – так ты запомни главное: труп, который здесь нашли – дело рук Золтана. Привезли его сюда гэбисты, а руководит всем этим делом Альберт Ларионов.
Зарайский поморщился. Фамилия Ларионова вогнала его в тоску. Это раньше было бы забавно услышать ее в подобном контексте, когда пошла мода на обвинение в коррупции всех подряд. В связях с мафией подозревали и Лужкова, и Шумейко, и Лобова. Теперь о таком уже никто читать не хочет. Ну, что ж, Шайтан, послушаем твои кассеты, подождем сигнала…
С шоссе свернул старенький 'газон', крытый брезентом, и двинулся по проселку в их направлении. Зарайский автоматически отметил, что ехал он с другой стороны, значит Белку на остановке водитель не видел. Это могло быть важно, тем более, что Шайтан, как-то слишком пристально следил за грузовиком. Потом бандит неожиданно свистнул громко и коротко. Из-за угла вынырнул здоровенный детина, и Шайтан распорядился:
– Шкаф, поди глянь, кого это несет.
Шкаф пошел и тормознул машину метрах в пятидесяти от них. Перемолвился с водилой, потом обошел фургон и, очевидно даже слазил в кузов. Наконец еще издалека показал шефу жестом: все в порядке. И не торопясь, вразвалочку двинулся обратно. Машина меж тем развернулась и стала медленно подавать задом к сваленным кучей чурбакам. Шайтан встал и громко спросил:
– Кто это?
– Местные, – сказал Шкаф. – За дровами приехали.
И вдруг с неожиданным для своего веса проворством метнулся влево, к дому.
Шайтан и Зарайский невольно повернули головы в противоположную сторону. Но было поздно. Из фургона ударило две или три очереди сразу.
Потом подошел Шкаф и, аккуратно приставляя пистолет, выстрелил в голову каждому. Оружие тут же бросил.
Белка наблюдала за этой сценой, припав глазом к отверстию с рваными краями, и судорожно, ломая ногти, обколупывала последнюю краску с обшарпанной железной стены. В сгущающихся сумерках становилось все хуже видно с каждой минутой, но она все-таки разглядела, как верзила после контрольных выстрелов пошел к машине и тоже был сражен автоматной очередью. После чего грузовик быстро развернулся и стал выезжать на асфальт. В деревне отчаянно лаяли собаки, громко и тоскливо замычала корова, но ни один человек не вышел на улицу.
Фургон свернул в ее сторону, и в первый момент Белке захотелось бежать, бежать, петляя, как заяц. Но то ли она успела сообразить, то ли просто страх парализовал волю, во всяком случае, она лишь забилась в угол, вжалась в железную стенку остановки и замерла. Грузовик взревел за ее спиной и, затихая, скрылся за поворотом.
Выскочив из своего укрытия, Белка ринулась туда, где лежал Олег и двое других. Зачем? Она не знала. У нее отчаянно кружилась голова, и на каких-нибудь ста пятидесяти метрах она дважды падала. Здесь не осталось живых. Что она хочет сделать? Здесь никому нельзя помочь. Она ждет, пока ее застанут возле трупов? Нет! У Олега был диктофон. Он мог что-то записать. Он мог записать все, вплоть до выстрелов. Какие силы, какие знания, какой опыт двигали ею в те минуты? По натянувшемуся проводку Белка догадалась, что диктофон лежит в сумке, вытащила, взглянула, пленка еще крутилась, выдернула из воротника микрофон, куртка была в крови, сумка была в крови, руки ее тоже сделались липкими, надо брать всю сумку, мало ли что там, милиции все это ни к чему… И еще – пистолет. Ба, да здесь два пистолета! Ага…
