лесу, и боль от ранок на ступнях и слезы, слезы жалости, непонимания, отчаянья, беды огромной как небо, стылой и черной.
Эрлан вздрогнул, услышав смех Эрики. Он раскатился по всем башням и поднимал людей.
Лой чувствовал, как его топит горечь и тревога, страх за нее. Сжал кружку так, что та треснула в руке. Откинул и зажал уши, понимая, что еще миг и сорвется с места. Нельзя, нет! А перед глазами трупы, кровь и страж сжимает сердце, и вой в ушах и Эя спящая, и тут же стоит перед ним дрожащая, напряженно смотрит и просит помощи, не понимая, что с ней произошло, винит себя и ждет удара, и боль его напополам с ее, мертвые глаза…
Эрлан не смог больше выдерживать. Смех сметал преграды и вскрывал сокровенное, проникал в душу, выворачивая ее.
Мужчина перепрыгнул стол, взлетел на этаж, расталкивая светлых, стражей, растерянного Нерса отодвинул в сторону, и дверь толкнул не думая. Взгляд – Лала скулит в углу, белая как снег и явно не в себе, а Эю бьет на постели в истеричном смехе, лицо в слезах, сама же не в себе.
Эрлан схватил кувшин с настоем и резко выплеснул его Эйорике в лицо.
Смолкл и, застыла. Смотрела на него, а видела ли – не сказал. Лицо оттерла и глаза закрыла, скрючилась, как будто свернуло ее. И тишина, словно он убил, а не прекратил праву издеваться над всем городом.
Эрлан зубы сжал, зажмурился только, чтоб не видеть ее. Еще б не чувствовать, как ей плохо, не знать что чувствует. И понял, что сейчас совершит предательство – презрит все законы, и преступления ее отца простит – лишь бы обнять ее, прижать к себе, снова ощутить ее тепло и нежность, любовь, в которой столь безгранична, что как птица парит и манит в небеса.
Нет…
Качнулся назад, а ноги не слушают, все существо его желает одного – обнять ее и успокоить, и пусть сойти с ума, но с ней, вдвоем. С ней и безумие – счастье…
И закричал внутри себя, заставил шаг назад сделать, потом другой и вывалился за дверь, прижал ее спиной.
Самер уставился на него в потрясении еще от этого жуткого, выворачивающего душу смеха:
– Что это было? – прошептал чувствуя себя наизнанку вывернутым.
Лой склонил голову только б не видеть никого, не отвечать, и чтоб не видели в его глазах, что происходит.
– Так плачет любовь, – заметил тихо Нерс.
Эрлан не устоял – осел у двери и закрыл глаза руками: да простят меня предки… это невыносимо, это как рвать себя зубами, минута за минутой, день за днем…
Самер пошатнулся и отошел к окну, где скрючился, как замерший орел, Вейнер. Он смотрел в одну точку, а из глаз текли слезы.
Как и все, Лала не сразу пришла в себя. Смех эхом еще гулял в ушах и бил в сердце, вскрывая душевные раны. Слезы лились не переставая и, хотелось просто выть, выплескивая всю боль что накопилась, и каяться крича, в том что неправильно по жизни сотворила.
Девушку трясло. Она не подошла, а подползла к подруге, стянула тану с ее лица и встретилась с взглядом ее пустых, словно потерявших жизнь глаз.
У Эрики душа горела. Перед глазами как наяву стелилось марево из памяти, из тех дней, когда ее заносило на Химеру. Огонь со всех сторон, ад наяву, и каждый шаг вязнет в раскаленной почве, дышать нечем и нет спасенья.
Действительно нет. У нее забрали все.
Перед глазами вновь встал Эрлан, его оскал, когда выплескивал настой в лицо, и кажется что это был яд, и, кажется что кожа зашипела плавясь.
– Эя, это все из-за Эберхайма. Маэр много дней выспрашивал Эрлана и тот рассказывал, что творилось и творится у нас. А ты сказала, что дочь… Зачем? Ведь это же не правда! Ты просто отрекись, тебя поймут, ты не в себе!
– 'Ты можешь выбирать, но у меня выбора нет', – прошептала, глядя мимо Лалы. Такое мог сказать только отец, только родной отец мог рисковать собой, чтобы помочь своему ребенку. Нет, Эберхайм не лгал. Она чувствовала это тогда, еще на скале, и точно знала сейчас.
– О чем ты, Эя? Выбор есть всегда.
– Меж чем и чем? – спросила тихо. – Меж предательством и честью, есть выбор, думаешь? Нет, Лала. Эберхайм мой отец, я не предам его. Я люблю тебя, люблю Эрлана и Вейнера, люблю ребят и этот город, люблю этот мир, и не хочу выбирать между любовью к отцу и любовью к Эрлану. Меж любовью к тебе и любовью к Амарике. Меж Радишем и Самером, меж Лири и Кейлифом. Не хочу и не понимаю, зачем это делать. Ты выбирай, если хочешь, а я не стану, – прошептала, огладив Самхарт по щеке. – Спасибо тебе. Но, наверное, будет лучше, если ты уйдешь, как все. Иди, Лала.
Та смотрела на Эрику во все глаза и губы сжала, мотнула головой – не уйду.
Эрлан лег на постель, не раздеваясь, и накрыл глаза рукой. В ушах все еще стоял смех Эи, и боль в нем дребезжала, отчаянье, тоска – все что угодно. Но не было ни обиды ни упреков, ни мольбы.
Ей было плохо, ему, но глупость Вейнера их обрекла на муки, и развела, деля насильно надвое, что было неделимо.
Лой возненавидел брата, Эхиноха, Самера – всех, кто потревожили Эю, заставил сказать, о чем бы лучше промолчала.
Глава 49
Смех Эйорики растревожил многих. Тем, кому дано было услышать его, с ту ночь не сны, а думы о былом покоя им не давали.
Маэр не стал исключением. То и дело поднимался, кряхтя, бродил по сонным залам, как приведение, ложился и опять вставал. Но его терзало не столько прошлое, сколько будущее. Девчонка поставила его пред выбором, который был невозможен по многим причинам. Долг Хранителя, законы светлых и принципы человека в эту ночь схватились не на шутку, измучив старика.
И утро принесло немало треволнений. Нерс в зал вошел неслышно, по виду ясно – спал он, как и Маэр.
– Там Тшахерт. Просит вас принять.
– О, нет, избавь меня хоть не сегодня от этого юнца, – скрипя суставами, осел в кресло старик. – Я ночь не спал – ему спасибо, – проворчал. – Где же носи Таша?
– Не думаю, что он поможет.
– Время потянуть – да.
Нерс сел за стол и крутанул шар на подставке:
– Сегодня у многих ночь была несладкой. Готов поспорить, что не только Вейнер, но и Эрлан не смыкал глаз.
– Он к ней так и не подходит? Думаешь, выдвинет требование?
– А у него есть выбор? – пожал плечами.
– Ерунда! Выбор есть всегда! – прогремел старик и советник развернулся к нему, чуть удивленный раздражением на, в общем, очевидное и безобидное.
А тот вздохнул:
– Нет, это племя мне не понять. Мы были другими.
– Я слышал от отца те же слова. Готов поспорить – слышал каждый. Так что, Тшахерта звать? Он не отстанет – по лицу видно.
Маэр насупился:
– Принес нам очередную головную боль? Вот Лой-то радость с таким братцем!
В залу неслышно прошел Эхинох, на удивление бодрый.
