Олень
— Здесь холодно и мокро, и мы сегодня умрем. Расскажи что-нибудь.
— Когда я был маленький, я охотился на оленя. Он приходил ко мне на уроке, прямо в классе. Я сидел и рисовал букву алеф во весь лист. Больше я ничего не умел.
Мне нравились его рога, оленья голова с рогами — самое красивое зрелище из всего, что я когда- нибудь видел. Я хотел поймать оленя, отрезать ему голову и надеть ее на свою. Тогда они перестанут называть меня чудовищем, что может быть лучше оленьей головы?
Я вставал посреди урока и выходил в эвкалиптовый лес. В моей голове всегда был ветер, даже когда воздух бывал твердым и горячим и эвкалиптовый дух застревал в ноздрях.
Однажды во сне я поймал его и с оленьей головой на плечах пошел к маме. А мама плакала и кричала: «Снимай сейчас же! Ты с этой головой такой урод, просто чудовище!» И я снял, а мама сказала, что теперь я красивый.
И с тех пор… Эй, да ты сиди на ките крепче, видишь, впереди остров и на нем замок? Сейчас ты согреешься.
Кошка
Круг начинается у стола, потом книжные полки, выход на балкон — пощупать, высохло ли белье, но Лиза забыла включить отжим, когда стирала, и с белья текут струи прямо в песок, скопившийся на балконе. Лиза возвращается к столу, берет банку, идет на кухню, наливает воду и возвращается на балкон полить розу. Лиза думает вслух: «Бывают дни, которые вот так и капают в песок и разводят грязь. Нет, эти дни капают, как кофе на юбку, потом не отстираешь. Вот и сегодня, вот и вчера, вот и всю жизнь. Надо завести хотя бы кошку, а то все соседи слышат, как я говорю сама с собой, а говорить с животными — это нормально, так даже нормальные люди делают. Вот сейчас, прямо сейчас ты перестанешь ходить кругами, выйдешь на улицу и найдешь себе кошку, лучше серую и полосатую, у них глаза умные».
Лиза скидывает рваные домашние штаны, влезает в юбку на вдохе, втянув живот, долго ищет туфли к этой юбке, находит их за шкафом. В дверь стучат, наверное, опять хотят денег на смертельно больных сирот, а денег нет, даже на магазин уже не очень-то наскребешь, но много ли нам с кошкой надо, я смогу опять пойти работать в аптеку, тогда хватит и на билет в парк, и я буду кататься на чертовом колесе.
Лиза машинально запихивает туфли опять под шкаф и босиком идет открывать, пытаясь не сильно дышать, чтобы не лопнула юбка.
Стучат опять, а почему стучат, звонок сломался, что ли? Лиза ищет ключ на полке, ищет на полу, на кухне, да вот он, соскользнул в раковину. Ну конечно, кто посмотрит на женщину, от которой ключ сбегает в раковину и юбка почти не застегивается, никто и никогда, и никогда.
Открывает дверь, а перед дверью никого нет.
— Лиза, — вдруг снизу, почти у пола зовет ее странный скрипучий голос. — Лиза!
Лиза смотрит вниз и видит кошку. Серая в полоску кошка стоит на задних лапах в красных сапожках на шпильке.
— Не волнуйся, Лиза. Теперь ни о чем не волнуйся, я обо всем позабочусь, хозяйка.
Марина Богданова, Оксана Санжарова
Кошка, которая смотрела на королей
Кошка:
У них новое развлечение: столпились и восхищаются. И чего дивного — две холодные коробки, и они в них спрятаны, холодные, мертвые, и давно мертвые. Как ни мазали пахучим, а из-под него все равно тянет гнилью. И Она теперь не так хороша, даже Маррк должен видеть, что пора ее убрать, убрать скорей. А может, было бы правильней ее съесть? Вот когда у меня был неживой котенок, я его съела. И не потому, что бессердечная — просто теперь он во мне. Если у меня еще будут котята — в каждом спрячется часть его. Хотя нет, я не хочу, чтобы в Маррке была часть ее. Кстати, это глупо думать, что имена людей для нас тяжелы. Некоторые ничуть не тяжелы — ее имя мне просто было бы кричать, когда Самец, прикусив мой загривок, переминался неловко сзади: «И-из-у-о-лда-а!» Имя Мальчика легко говорить, боднув лбом руку или потираясь носом, немного вопрошая: «Трристан?» Но сладчайшее, короткое и легкое, глаза в глаза, придвигаясь все ближе, запуская когти в полотно и сквозь него чуть-чуть в кожу: «Маррк?» Он засмеется и упрекнет — шутя, конечно шутя: «Да, милая, это твое право, но не злоупотребляй». И я буду смотреть, дыша зрачками — широко-узко, — пока его взгляд не станет сонным, потом веки сомкнутся, а когда он задышит тихо, я лягу рядом — там теперь мое место. Навсегда мое место.
Марк:
Король Марк, старый Марк, играет в идиотское благородство, прикрывает глаза рукой, громко топает, прежде чем войти: эй, Изольда, я иду! Тристан, не пора ли расставить шахматы? Да застегнитесь же, дети мои, челядь пялится. У запруды скопилась желтая стружечная пена — опять сплавляли щепки по ручью? Да ушел я, ушел… Куда? Государственные дела, девочка, скучные, неинтересные, допоздна Когда вернусь? Ты так заботлива, милая. Под утро, вероятно. Осторожнее, мальчик: тут кто-то просыпал муку.
Тристан, возлюбленный друг мой, все девы королевства готовы разжать колени ради тебя, почему тебе понадобилась моя жена? Изольда, правда, я старый дурак? Да, конечно, я помню-помню: корабль, жара, напиток, — ты рассказала об этом всем через неделю после свадьбы, а через месяц даже мне. Все менестрели воют про напиток, тридцать претендентов на руку Бранжьены — в компенсацию за утраченную со мной девственность. Только я, кретин, не верю в напиток. Кто сказал: не верю в любовь? Отчего же, верю. Только почему любовь — непременно впопыхах задранная юбка, сведенные судорогой пальцы, и этот задыхающийся голос: «Пожалуйста… пожалуйста…», и ненавидящий взгляд поверх плеча — недаром я так громко вхожу в свои покои. Я топну ногой, и шарахну кулаком в стену, и закричу, срывая голос, и прогоню тебя, а тебя — отправлю на костер. А лучше к прокаженным. Да бегите же оба куда хотите, только оставьте меня в покое; но я зачем-то нужен вам, трезвый зритель в театре двух актеров, и вы вновь обманете меня брошенным меж тел железом — смотри, король, как делит нас меч. И опять. И вновь. Я иду, громко топая, пиная вертящихся под ногами собак, — Тристан, друг мой, вынь же короткий меч из тела жены моей и положи длинный меж вами. А я поверю, я, конечно, поверю в любви своей, глупый, доверчивый, необходимый вам Марк.
Кошка:
Для охоты есть разные угодья. Есть, например, кладовки, где окорока свисают с потолка, где пирога на оловянном блюде прячут мясо в тестяной корке и ждут вечера — нынешнего или завтрашнего. Там полно моей дичи, сильной, злой добычи. Моя дичь ходит среди снеди, злобно шипит, если не удается украсть лакомый кусок, верещит от ярости, сражаясь со мной. Маррк говорит: «Я добыл знатного вепря!» или «Этот медведь был хорошим бойцом», а один раз сказал: «Та рысь едва не стоила мне жизни!» Мои вепри и медведи пируют в берлогах из позабытых пирогов, мои рыси раскачиваются, вцепившись зубами в кровяную колбасу. И я могу похвалиться: зубы моей добычи острее моих, мне тяжело нести ее, я
