приехавших из Москвы был и боярин Илья Пахомыч, сорокалетний покладистый, но и весьма дотошный хозяин Звонцов. Ему князь поручил сформировать пешую тысячу ратников, и через день после приезда боярина тысяча была готова. Таршилу и Фрола боярин назначил десятскими, одновременно возложил на Фрола обязанности хозяйственного старшины тысячи. Должность хлопотная. Фрол, гордясь доверием, с утра до ночи крутился в лагере, зато в палатках и добротных шалашах всем хватало места, одежда и обувь ратников были исправны, повозки с поклажей – наготове, кони ухожены, кашевары знали свое дело – на кормление не было жалоб. Гридя тоже ходил гордый – придирчивый боярин не забраковал ни одного топора, чекана или копья.
К приезду великого князя тысяча Ильи Пахомыча имела вид слаженного отряда. Воевода Мещерский не раз ставил ее в пример тысячам других бояр, а лучшие десятки посылал нести сторожевую службу на подступах к городу. И среди них – два десятка звонцовских ополченцев, которыми командовал Таршила – за себя и за Фрола. Довольный стариком Илья Пахомыч даже обещал доложить государю лично, что его старый воин не зря ел хлеб в Звонцах.
Дарью поселили на краю городского посада, поближе к Девичьему полю, в избе одинокой старушки, жившей своим огородом и мелкой поденной работой. Девушка тоже не даром ела хлеб, которым делились с нею и ее бедной хозяйкой звонцовские ратники. Вместе с коломенскими женщинами она стирала и штопала одежду, шила запасную, щипала корпию и резала широкие полосы из холстины и льняных тканей для перевязывания ран, собирала крупный тростник по берегам Оки для стрел, руки ее были исцарапаны в кровь. Как-то она проговорилась, что знает целебные травы, и в тот же день за ней прислал человека главный войсковой лекарь. В просторном шатре, заваленном грудами сушеных и вяленых трав, ее встретил седой, согбенный годами старец в долгополом сером кафтане, заросший волосом до самых глаз. Увидев юную девицу, изумленно поднял кустистые лешачьи брови.
– Думал, приведут бабку-колдунью, ан колдуньи-то и красавицами бывают. – Он скрипуче засмеялся, подвел девушку к широкой лавке, сбитой из неоструганных досок и толстых чурбаков, на которой разложены были пучки растений. – Поведай-ка мне, душенька, для чего годится, скажем, вот эта веточка?
– Да это ж рябина лесная, ее всякий знает. Вот коли жажда мучает, а вода кругом гнилая, нечистая – положи эту веточку в кувшин аль в баклагу, и в скором времени пить можно: не заболеешь и не помрешь. Рябиновыми листочками и раны открытые лечат, и от простуды рябина хороша, особенно цвет. Но раны лучше лечить подорожником – вот он… А коли сильно из раны кровь идет, перед подорожником хорошо положить вот этот шершавый лист, волчьим языком его называют… Бывает, от ушибов или ранений глубоких внутри человека идет кровь, тогда уж ни рябина, ни подорожник, ни волчий язык не годятся, а поможет калина горькая. Вот она, дедушка. Надери с нее коры, отвари и попои отваром болящего – кровь остановится, боль уйдет, и сон крепкий вернется.
– Умница, душенька ты моя, – умильно зашепелявил старик.
– Она, дедушка, калина-ягода, не в одних пирогах бывает хороша. Отвари ее с медом да приложи к незаживающей ране, язве или чирью простудному – скоро затянет.
– Ну-ка, душенька, ну-ка, что ты тут еще знаешь?
– Вот красавка. Ее отвар дают, когда животом человек мается… Вот фиалочка – она помогает от кашля, а пустырник поможет больному уснуть и скорее излечиться. Зверобой-трава лечит раны и язвы, пьют его настой, когда внутри жжет и давит… Вот мяун, кошачья трава, – он тоже успокаивает и лихорадку снимает и боль в груди утишает. Ландыш – тоже, особенно когда человека сильно горем или страхом ударит. Только по капле давать надо – сильно он ядовит…
– Ай, умница! Да кто же тебя этому научил?
– Дедушка, – грустно отозвалась Дарья.
Лекарь понятливо вздохнул.
– Ничего, душенька, ничего. Дедушка твой, видно, не зря век прожил. Расскажи-ка ты мне про себя.
Бесцветные глаза под кустистыми бровями странно завораживали и успокаивали Дарью, она легко и просто поведала свою историю.
– Знаю я Таршилу, – сказал лекарь, – знаю батюшку. Добрым воином помню его, этаким молодцом – ты вовек его себе таким не представишь. Скажи-ка, пусть заходит в гости, за медком посидим. Есть у меня медок на травке – молодит и силой наливает.
Лекарь сказал Дарье, что берет ее к себе. Он велел найти помощницу и собирать целебные травы в окрестностях города, особенно те, что залечивают раны и ушибы, успокаивают боли, дают сон, обезвреживают яд, которым ордынцы отравляют свои стрелы: это яд змей, черных пауков и скорпионов, растворы мышьяка и медного купороса. Он показал несколько трав, особенно нужных. Спросил: не слышала ли Дарья от погибшего деда о каражерве – «черной пище»? Она впервые слышала это слово. Лекарь вздохнул:
– Никак не могу подобрать средства против этой гадины. Говорят, из каких-то морских рыб добывают. И редкость большая, почти невозможно достать. Вот поранят князя аль воеводу этой дрянью – чем помочь? Ох, чую, душенька, много целебных трав нам потребуется, так ты уж постарайся.
– Постараюсь, дедушка.
– Подводу легкую дам вам да стража приставлю, а то много всякого люда вокруг шатается, еще обидят.
Так Дарья стала собирательницей лекарственных трав для войска, и уже через день помощницей ее оказалась звонцовская Аринка – молодая жена Юрка Сапожника. Старостиха Меланья прислала в Коломну подводы с намолоченной рожью, и пригнал их Роман с двумя подростками и дочерью. Юрко был, наверное, самым счастливым человеком в войске, и каждый вечер Фрол или Таршила отпускали его в избу на окраине посада, где Аринка поселилась с Дарьей.
Когда молодые уходили спать на сенник, Дарья подолгу лежала с открытыми глазами и бесконечно думала о сереброшлемом витязе, который ворвался в ее жизнь, как ветер, и, как ветер, умчался в страшный неведомый край. Иногда ей начинало казаться – она сама придумала его, нет на земле никакого Василия Тупика, но раскаленный солнцем нагрудник продолжал жечь ее щеку, а губы жег тот единственный долгий поцелуй, сладость которого она чувствовала лишь теперь. И на груди ее был новый крестик – не тот медный, потемневший от времени, который когда-то на нее, ребенка, надела мать. Неужто возможно, чтобы ее, обыкновенную незнатную девицу, нищую сироту, вот так, с первого взгляда, полюбил и позвал в жены синеглазый витязь, отчаянный и застенчивый, гневный и нежный, способный распахнуть душу до потаенной глубины, как распахнул на Коломенской дороге, винясь перед простыми мужиками? Да ведь если и существуют такие витязи не только в сказках, они предназначены для блестящих боярышень и княжон, а не
