говорят, – проворчала она.
– Я на слух не жалуюсь, госпожа Берц, – весело сказала я – и пальцем погладила коричневую книжечку в своём кармане.
– Ушами слушала, а не жопой, – с чувством добавила она.
– Жопой тоже удобно. Не слышишь половину. А то матюгаться моду взяли, невозможно прямо, – невозмутимо сказала я.
– Прочистку слуховых аппаратов – с мозгами заодно – позже обсудим, будь спокойна, – мрачно пообещала Берц. – Ну так, как оно?
– Да никак, – с неожиданным облегчением сказала я. Точно мне позарез требовалось вывалить это кому угодно, и чем быстрей, тем лучше. А тут подвернулся случай в лице Берц, хотя сейчас она запросто могла составить конкуренцию рою разъярённых пчёл.
Но мне было всё равно. Я готова была подскочить и в порыве чувств чмокнуть её в макушку – правда, подозреваю, за такую вольность она вколотила бы меня в пол по самое не балуйся.
'Наплевать', – подумала я с философским спокойствием. Она могла смотреть на меня, словно огнедышащий дракон, она могла запустить в меня первым из того, что попалось бы под руку. Но молитвенник так и остался бы лежать в моём кармане – вместе с запиской в фиолетовую клеточку.
– Что ж так? – с иронией спросила Берц. – Поди, рожей не вышла? Для полковничьей-то дочки?
Странное дело: минуту назад она готовилась порвать меня в клочки, а потом потоптаться на них для верности. Сейчас в её иронии сквозила даже какая-то обида.
– Нет, госпожа Берц, – ответила я. – По ходу дела, она рожей не вышла.
– Да ты гурман, Ковальчик! – слегка удивилась Берц. – А что так, если не секрет? Просвети старуху.
– Фуфел это – полковничьи дочки, – со знанием дела сказала я, словно только тем и занималась, что проводила экспертизу родственников всего офицерского состава оптом, включая четвероюродных сестёр и прабабушек, мирно почивших на кладбище.
У Берц стало такое лицо, словно она еле сдерживалась, чтоб не покрутить головой.
– Или молодость бурную светанула? – с пониманием сказала она тоном ниже. – Барышня-то чистенькая больно.
Я хмыкнула. Судя по всему, не факт, что такие байки произвели бы на Эли Вудстоун эффект разорвавшейся бомбы или дамы, громко испортившей воздух на приёме. Я вполне себе думала, что с её приморочками на романтике я могла бы гордо выпятить грудь, вывалить ей всё, что можно, и иметь в итоге сокрушительный успех. Особенно обладая подвешенным как надо языком. Если бы не было этого 'но', которое, оказалось, засело у меня в голове, словно навязчивая идея.
Я даже выяснила, чем было это 'но': мне нужен был смысл и правила, а всё остальное могло катиться куда подальше.
– Что зубы скалишь? – спросила Берц и выкинула докуренный до фильтра бычок в утку. Раздался звон.
– Не мне, помойке, чета, – закончила я фразу и улыбнулась во всю челюсть.
Берц поразмыслила, водя по губам жёлтым от никотина пальцем.
– Да и хрен бы с ней, – оптимистично сказала она.
– С помойкой? – спросила я с невинным видом.
– Мастер ты нёбо языком чесать, как я погляжу, – устало сказала Берц. – Проваливай, что ли, Ковальчик, а то точно схлопочешь. Не за полковничиху, так за зубоскальство.
– Куда проваливать-то? – простодушно спросила я.
– Куда-куда… Попой чистить провода! – тут же рассвирепела она.
– Так точно, госпожа лейтенант! – выпалила я уже по дороге в коридор.
О дверной косяк с жестяным звоном радостно грянулась утка, рассыпая на лету пепел и окурки.
– Лейтенанта в жопу засунь, мать твою! – донеслось до меня, и дверь захлопнулась.
Всё так же гудела под потолком полудохлая лампочка – судя по всему, родственница той самой лампочки из коридора, где была Дверь В Лето, и где я отиралась добрых полдня. Только теперь я точно знала, что эта Дверь оказалась на деле голимой заманухой.
Я непонятно за каким чёртом ломилась в неё, расшибая башку о бетонную стену – хотя на самом деле передо мной не было двери. Не было даже стены. Зато имелся целый мир.
Я стояла здесь и сейчас, всего-то менее чем через сутки, слушала то же самое жужжание лампочки – и не могла понять, какой дьявол заставил меня гнаться за иллюзией, которая – теперь я знала – на деле не упёрлась в хрен. Нельзя сказать, что она не стоила ломаного гроша: возможно, она стоила гораздо больше, да вот только платить за неё суждено было не мне.
И ещё я знала, что чудеса всё-таки бывают. Даже для таких дураков, как я.
И мне хотелось петь – от того, что я поняла всё вовремя.
В кармане у меня лежал молитвенник: я извлекла записку, прочла это её милое 'Доброй ночи' – и пальцем повозила по шершавым чернильным буквам. 'Я никогда не смогу забыть… Я смогу только забить', – когда-то сказала Адель. А я шла тогда – и мечтала попасть под машину или получить пулю в лоб от какого- нибудь очередного народного мстителя. Видать, этим вечером она тоже смогла забить. И спасла меня, сама того не зная…
…Ведь обламываться – это больно…
И ещё мне почему-то показалось, что она всё-таки сможет – забыть…
Передо мной снова маячила дверь. На этот раз самая обычная дверь, за которой была комнатка с двумя окнами, альбом-монстр, может быть, ещё чайник с красной надписью и столовские стаканы. И совершенно точно была Доктор Ад.
– Как твоё свидание с Эли Вудстоун? – конечно, тут же спросила Адель.
– Она милая, – храбро сказала я и посмотрела ей прямо в глаза. – И всё. Конец истории.
– Хорошо погуляли? – невинно поинтересовалась она.
– Наверное, – я даже не знала, как ответить, да или нет.
Что она хотела услышать, чёрт подери?! Что я – тупая дура, которая повелась на замануху, как овечка, на верёвочке идущая за миражом? Что мираж, в отличие от обычных миражей, существовал на самом деле – да вот только мне теперь почему-то было нужно совершенно другое?
– И – да, я получила записку, – я свалила всё в одну кучу.
– Так и знала, что ты зайдёшь в собор, – Адель не выглядела расстроенной.
– Откуда? – удивилась я.
– Просто знала. И всё, конец истории, – передразнила она меня. И вдруг неожиданно добавила: – Между прочим, я нашла штаны.
– Какие штаны? – тупо спросила я.
– В клеточку, – я решила было, что она прикалывается, как вдруг увидела клетчатые брюки, переброшенные через спинку стула.
В окне пылал закат – уже следующего дня. Он дробился в окнах и отсвечивал от этой штуки на верхушке шпиля где-то далеко на крыше… На крыше…
– Помнится, кто-то звал меня в романтический вояж во-о-он туда, – хитро сказала она и махнула рукой в сторону окна. – Надеюсь, не страшно, если я покажу пальцем?
Всё было верно. Был закат, на горизонте не маячило ни облачка, зато впереди маячила крыша с забавным балкончиком. Куда мне так хотелось залезть с кем-нибудь вместе. И этот кто-то стоял рядом со мной. Да вот только ко мне снова подвалила измена.
– Может, ну её, эту крышу? – осторожно сказала я.
Можно было дать на отсечение руку, или ногу, или даже голову, – но я прямо кожей чувствовала, что на сей раз рядом с ней будто бы шарахнули об пол графин с кипятком. Мне захотелось выброситься из окна – или ударить себя изо всех сил по морде. Это заслужила я, но никак не она.
– Пальцем – не страшно. Зато я боюсь, – торопливо сказала я, чтоб её отпустило.
– Боишься? – переспросила она.
– Крыша – это опять мечта, пусть и маленькая, и совершенно левая, – пояснила я, как могла. – Вдруг
